Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 37

– Доброй ночи! – сказал я и прибавил по-английски: – Гуд лак ту ю[46].

– И вам того же, – ответил усатый один за всех. Очень вежливо и стерильно. Бесчувственно.

«А почему, собственно, он должен проявлять ко мне чувства? – подумал я. – Судя по всему, он как бы глава секьюрити у дяди Изи. У него хватает забот. У него на руках больше двух сотен хорошо разогретых алкоголем гостей. – Я вспомнил, что не простился ни с дядей Изей, ни с дамой Розой, ни с дочерью Ритой. – Вернуться? Нет, – решил я, – при таком количестве гостей церемония прощания необязательна. Не может же Изя прощаться с каждым. Да и где он, в последние полчаса я не видел его среди гостей. Может быть, он ушел отдохнуть в дальние комнаты своего мавзолея-дворца-бани?»

Снаружи, на окрашенной отсветами иллюминации дороге, подрагивал мотором «крайслер» Виктора. Он открыл дверцу:

– Садись.

Я сел, и он тотчас сдвинул «крайслер». На одном из поворотов дороги свет яркого прожектора залил внутренности автомобиля, и я увидел, что рубашка Виктора на груди разорвана, а щеку пересекают темные царапины.

– Что у тебя с рубашкой? И со щекой?

– Побили, стервы, – он улыбнулся, и я увидел, что губы у него разбиты.

– Когда?

– Пока ты с тараканом-редактором объяснялся.

– Но за что?

– Знаешь пословицу: «Было бы за что, убили бы». Для острастки. По приказу Пахана. Чтоб не лапал жен честных евреев, даже если они пьяные, как свиньи.

Всю остальную часть дороги он молчал. Когда он остановил «крайслер» у многоквартирного дома, в одной из ячеек-сот ждала меня кровать, я вылез и протянул ему руку на прощание. Я заметил, что губы его распухли.

– Бывай, – сказал он. – Понял все про жизнь жидовского коллектива?

– Понял… Сурово они тебя…

– Воспитывают, – он прибавил: – Стервы! – И выжав газ, сорвался с места.

Пробираясь по коридору многоквартирного дома, я и понял вдруг, как они становятся Лемке-бухгалтерами и Мейерами Ланскими. Или Менахемами Бегинами.

Веселый и могучий Русский секс

Телефон продолжал упрямо неистовствовать, посему я отлепился от Наташи и взял трубку:

– Йес!

– Ай эм сорри, могу я спик ту мыстэр Лимоноф?

По деревянному акценту корреспондента я тотчас определил, что это экс-соотечественник.

– Лимонов вас слушает. Можете дальше по-русски.

– Извините, что я вас беспокою, но я хотел бы с вами поговорить. Меня зовут Валерий.

– Валяйте, Валерий, я весь внимание.

– Я хотел бы побеседовать с глазу на глаз. Не могли бы вы прийти на угол Детройт-стрит и Вэлшир-бульвара через четверть часа?

– А чего вы, собственно, от меня хотите? Можете сказать мне в двух словах?

– Я предпочитаю объясниться не по телефону.

– Слушайте, – сказал я, – вы сняли меня с дамы, между прочим, и хотите, чтобы я, оставив даму, явился на какой-то ебаный угол. Причем на улице дождь. Могу я хотя бы знать, в чем дело? Что за секретность, вы что, шпион?

– Я очень извиняюсь, – наглец даже вздохнул в трубку, доказывая, до какой степени он сожалеет. – Дело касается вашего творчества. Я вас долго не задержу. Двадцать минут максимум. Угол Детройт-стрит и Вэлшир от вас в полублоке. Я буду сидеть в большом красном автомобиле. В руке у меня будет местная русская газета.

– Газеты не нужно, – сказал я. – Достаточно красного автомобиля. Вы-то сами как выглядите?

– Загорелый и лысый. В шортах и темных очках. Так мне вас ждать?

Я задумался на мгновение.

– ОК. Ждите. Буду. – И я положил трубку.

– Таинственный незнакомец вызывает меня на свидание. Некто Валерий. Будет ждать на углу Детройт-стрит и Вэлшир, сидя в красном автомобиле. Надеюсь, шпион.

– Ты его знаешь? – спросила Наташка, приподнявшись на локте и вытаскивая из пачки сигаретину.

– Понятия не имею, кто он такой… Заявил, что дело касается моего творчества.

– Не ходи, – сказала Наташка. – Убьют еще на хуй. Ты не представляешь, какие они тут дикие в Лос-Анджелесе!

– Кому я на хуй нужен, Наташа…

– Ты сам говорил, что у тебя есть враги.

– Есть. Но не в Лос-Анджелесе…

– У меня уже убили одного бой-френда, – сказала она задумчиво. – Звонил из уличного телефона-автомата. Застрелили… Так у него даже врагов не было. Трубочка так и осталась висеть, качаясь…

– Это Макарона, что ли? Разве он был твоим бой-френдом?

Я вспомнил фотографию красивого юноши, жгучего брюнета. Личные врагов, может, у него и не было, но он был кокаин-дилером. И крупным.

– Ебалась несколько недель, – сказала она излишне развязно. Всегда, смущаясь, она становилась излишне развязной. – Ты все-таки идешь? – И она натянула до подбородка красное одеяло.

Лицо моей подружки приняло снисходительно-грустное выражение, каким женщины обычно дают знать, что умывают руки перед очевидной глупостью мужчин. Уже неделю мы с переменным успехом занимались любовью в холостяцкой квартире редактора местной русской газеты. Я прилетел в Калифорнию читать лекции и встретил ее. Мы уже успели привыкнуть друг к другу.

Я отворял дверь, когда, как последний довод, она бросила мне с матраса на полу:

– И откуда он узнал не только телефон, но и адрес? Ты спросил его, кто дал ему адрес?

– Нет. Успокойся. Я скоро вернусь.

Ленивый лос-анджелесский дождь резко пузырил лужи. Тротуар был совершенно пустой, зато множество железных ящиков утюжило проезжую часть улицы. На означенном углу у обнесенного забором из проволочной сетки пустыря, используемого как паркинг, боком накатив на тротуар, громоздкий, низко сидел на всех четырех красный автомобиль. Он был обращен ко мне задом, и из водительского окна торчал в сторону короткий корешок локтя водителя. Когда я поравнялся с авто, водитель вышел из чудовища. Выше меня на голову. Могучие голые колени блестели на волосатых ногах.

– Валерий, – представился он и не назвал фамилии. – Садитесь, – он указал на место рядом с водительским.

Я обошел авто с капота и дернул за дверцу. Заперто.

– Извините, – он опустился на водительское место и, дотянувшись до кнопки замка, отпер мне дверь.

Его автомобиль был широк. Я сел. Он открыл пачку «Собрания» и предложил мне.

– Спасибо. Не курю. Бросил.

– Я должен вам представиться прежде всего, – начал он, выпустив клуб дыма в окно и ладонью воспитанно отмахнув от меня остатки дыма. – По профессии я кинематографист. Работал в Киеве на киностудии имени Довженко. До режиссера я так никогда и не поднялся, но был и главным ассистентом, и оператором, и последние годы работал директором картины. Вы знаете, что это за должность – директор картины?

– Не совсем себе представляю, – сказал я. – От кинобизнеса я всегда был далек.

Мои романтические ожидания не оправдались. Я ожидал, что меня станет вербовать советский шпион. Я был разочарован.

– Директор картины приблизительно соответствует экзекьютив продюсеру здесь, в Штатах. Я был ответственен за фильм. За финансовую часть, за организацию съемок на местах, за все, вплоть до здоровья съемочной группы, вплоть до полицейской обязанности следить за тем, чтобы главный герой не напился мертвецки накануне съемки центральных сцен… У меня всегда было желание сделать фильм самому, но, знаете, не советский – сентиментальный и казенный, – но настоящий фильм. Чтобы в нем все было: и страсти, и секс. И не пуританский советский секс, но настоящий, здоровый…

Так как он оказался не шпионом, я решил максимально сократить встречу с обыкновенным представителем рода человеческого, избравшим почему-то ему по должности не положенный метод работы с людьми. Так же, как Оскара Уайльда, обыкновенные люди меня не интересовали.

– Простите, я не совсем понимаю, чем я могу быть вам полезен… – И я нагло посмотрел на часы. Если ты проявишь слабость, они сядут тебе на голову, обыкновенные представители.

– Сейчас вы все поймете. – Он порылся в отделении для карт, перчаток и револьверов и извлек оттуда мой первый роман по-русски. Второе издание. Красное сердце все еще пылало в горле, но книга была похожа на йеллоупейджес[47] в телефоне-автомате на нью-йоркском Гранд Сентрал вокзале. – Когда я прочел ваш роман… – он проделал ртом хватающие воздух движения.