Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Афанасьев Вячеслав Николаевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Афанасьев Вячеслав Николаевич - Страница 72

Изменить размер шрифта:

241. «Заснуть. Застыть. И в этой стыни…»

Заснуть. Застыть. И в этой стыни

Смотреть сквозь сонные скачки

В твои холодные, пустые,

Кошачьи серые зрачки.

В бреду, в наплыве идиотства,

Глядя в привычный профиль твой,

Искать желаемого сходства

С той. Позабытой. Озорной.

И знать, что мы с тобою врозь

Прошли полжизни тьмой и светом

Сквозь сонм ночей весны — и сквозь

Неодолимый запах лета.

И всё ж любить тебя, как любят

Глухие приступы тоски, —

Любил безумный, страшный Врубель

Свои нелепые мазки.

1938 {241}

242. «Я лирикой пропах, как табаком…»

Я лирикой пропах, как табаком,

И знаю — до последнего дыханья

Просить ее я буду под окном,

Как нищий просит подаянья.

Мне надо б только: сумрак капал,

И у рассвета на краю

Ночь, словно зверь большой, на лапы

Бросала голову свою…

1938 {242}

243. Волк

Когда раздался выстрел, он

Еще глядел в навес сарая,

В тот гиблый миг не понимая,

Что смерть идет со всех сторон.

Стоял на рыхлом талом насте,

По ветру ставил чуткий нос,

Когда двухствольным резким «Здрасьте!»

В ушах и в теле отдалось.

Он падал медленно под креном

Косого резкого угла.

Еще медлительней по венам

Кровь отворенная текла.

Сбежались люди, тишь нарушив

Плевком холодного ствола.

А под его тяжелой тушей

Уже проталина цвела.

И рядом пыж валялся ватный

У чьих-то мех обутых ног,

И потеплел — в багровых пятнах —

Под теплой лапою ледок.

Там, где нарост остистой шерсти

Свалялся в ледяной комок,

Шесть кровоточащих отверстий

Струили приторный дымок.

Он издыхал с косым оскалом,

В паху еще теплился зуд,

Но смерть всё близилась и крала

Теченье считанных минут.

Уже светало. Пахло хлебом,

Овчиной, близким очагом.

А рядом волк лежал и в небо

Смотрел тоскующим зрачком.

Он видел всё: рассвет и звезды,

Людей, бегущих не спеша,

И даже этот близкий воздух,

Которым больше не дышать.

Голодной крови теплый запах

Тревожил утреннюю рань,

И нервно сокращалась в лапах

Рывками мускульная ткань.

Бежали судороги в теле,

В снег ртутью падала слеза,

А в небо синее смотрели

Большие серые глаза…

Нет, в них не виделось испуга,

Они грустили лишь о том,

Что сероглазая подруга

Его не встретит за бугром.

Они, как склизлый студень, стыли,

Так он лежал в чужих ногах,

Смертельно раненный навылет

Под теплый и бесшерстный пах.

1938 {243}

244. Отелло

Пусть люди думают, что я трамвая жду,

В конце концов кому какое дело,

Что девушка сидит в шестом ряду

И равнодушно слушает «Отелло».

От желтой рампы люди сатанеют.

Кто может девушке напомнить там,

Что целый год ищу ее, за нею,

Как этот мавр, гоняясь по пятам.

Когда актеры позабыли роли

И — нет игры, осталась лишь душа,

Партер затих, закрыл глаза от боли

И оставался дальше не дыша.

Как передать то содроганье зала,

Когда не вскрикнуть было бы нельзя.

Одна она с достоинством зевала,

Глазами вверх на занавес скользя.

Ей не понять Шекспира и меня!

Вот крылья смерть над сценой распростерла.

И, Кассио с дороги устраня,

Кровавый мавр берет жену за горло.

Сейчас в железы закуют его,

Простится он со славой генерала,

А девушка глядела на него

И ничего в игре не понимала.

Когда ж конец трагедии? Я снова

К дверям театра ждать ее иду.

И там стою до полчаса второго.

А люди думают, что я трамвая жду.

1939 {244}

245. Август

Я полюбил весомые слова,

Просторный август, бабочку на раме

И сон в саду, где падает трава

К моим ногам неровными рядами.

Лежать в траве, желтеющей у вишен,

У низких яблонь, где-то у воды,

Смотреть в листву прозрачную

И слышать,

Как рядом глухо падают плоды.

Не потому ль, что тени не хватало,

Казалось мне, вселенная мала?

Движения замедленны и вялы,

Во рту иссохло. Губы как зола.

Куда девать сгорающее тело?

Ближайший омут светел и глубок.

Пока трава на солнце не сгорела,

Войти в него всем телом до предела

И ощутить подошвами песок!

И в первый раз почувствовать так близко

Прохладное спасительное дно.

Вот так, храня стремление одно,

Вползают в землю щупальцами корни,

Питая щедро алчные плоды, —

А жизнь идёт, — всё глубже и упорней

Стремление пробиться до воды,

До тех границ соседнего оврага,

Где в изобилье, с запахами вин,

Как древний сок, живительная влага

Ключами бьёт из почвенных глубин.

Полдневный зной под яблонями тает

На сизых листьях тёплой лебеды.

И слышу я, как мир произрастает

Из первозданной матери — воды.

1939 {245}