Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 72

Изменить размер шрифта:

«Рубашка в клеточку, в полоску брючки…»

Рубашка в клеточку, в полоску брючки —

со смертью-одноклассницей под ручку

по улице иду,

целуясь на ходу.

Гремят КАМАЗы и дымят заводы.

Локальный Стикс колышет нечистоты.

Акации цветут.

Кораблики плывут.

Я раздаю прохожим сигареты

и улыбаюсь, и даю советы,

и прикурить даю.

У бездны на краю

твой белый бант плывет на синем фоне.

И сушится на каждом на балконе

то майка, то пальто,

то неизвестно что.

Папаша твой зовет тебя, подруга,

грозит тебе и матерится, сука,

гребаный пидарас,

в окно увидев нас.

Прости-прощай. Когда ударят трубы,

и старый боров выдохнет сквозь зубы

за именем моим

зеленоватый дым,

подкравшись со спины, двумя руками

закрыв глаза мои под облаками,

дыханье затая,

спроси меня: кто я?

И будет музыка, и грянут трубы,

и первый снег мои засыплет губы

и мертвые цветы.

— Мой ангел, это ты.

2000

«Не надо ничего, оставьте стол и дом…»

Не надо ничего,

оставьте стол и дом

и осенью, того,

рябину за окном.

Не надо ни хрена —

рябину у окна

оставьте, ну и на

столе стакан вина.

Не надо ни хера,

помимо сигарет,

и чтоб включал с утра

Вертинского сосед.

Пускай о розах, бля,

он мямлит из стены —

я прост, как три рубля,

вы лучше, вы сложны.

Но, право, стол и дом,

рябину, боль в плече,

и память о былом,

и вообще, вобще.

2000

«Я по листьям сухим не бродил…»

Я по листьям сухим не бродил

с сыном за руку, за облаками,

обретая покой, не следил,

не аллеями шел, а дворами.

Только в песнях страдал и любил.

И права, вероятно, Ирина —

чьи-то книги читал, много пил

и не видел неделями сына.

Так какого же черта даны

мне неведомой щедрой рукою

с облаками летящими сны,

с детским смехом, с опавшей листвою.

2000

«Сесть на корточки возле двери в коридоре…»

Сесть на корточки возле двери в коридоре

и башку обхватить:

выход или не выход уехать на море,

на работу забить?

Ведь когда-то спасало: над синей волною

зеленела луна.

И, на голову выше, стояла с тобою,

и стройна, и умна.

Пограничники с вышки своей направляли,

суки, прожектора

и чужую любовь, гогоча, освещали.

Эта песня стара.

Это — «море волнуется — раз», в коридоре

самым пасмурным днем

то ли счастье свое полюби, то ли горе,

и вставай, и пойдем.

В магазине прикупим консервов и хлеба

и бутылку вина.

Не спасет тебя больше ни звездное небо,

ни морская волна.

2000

«На теплотрассе выросли цветы…»

На теплотрассе выросли цветы.

Калеки, нищие, собаки и коты

на теплотрассе возлежат, а мимо

идет поэт. Кто, если не секрет?

Кто, как не я! И синий облак дыма

летит за мной. Апрель. Рассвет.

2000

«Если в прошлое, лучше трамваем…»

Если в прошлое, лучше трамваем

со звоночком, поддатым соседом,

грязным школьником, тетей с приветом,

чтоб листва тополиная следом.

Через пять или шесть остановок

въедем в восьмидесятые годы:

слева — фабрики, справа — заводы,

не тушуйся, закуривай, что ты.

Что ты мямлишь скептически, типа

это все из набоковской прозы, —

он барчук, мы с тобою отбросы.

Улыбнись, на лице твоем слезы.

Это наша с тобой остановка:

там — плакаты, а там — транспаранты,

небо синее, красные банты,

чьи-то похороны, музыканты.

Подыграй на зубах этим дядям

и отчаль под красивые звуки:

куртка кожаная, руки в брюки,

да по улочке вечной разлуки.

Да по улице вечной печали

в дом родимый, сливаясь с закатом,

одиночеством, сном, листопадом,

возвращайся убитым солдатом.

2000

«Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом…»

Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом,

а небо голубое.

Как запросто родиться человеком,

особенно собою.

Он выставлял в окошко радиолу,

и музыка играла.

Он выходил во двор по пояс голый

и начинал сначала.

о том, о сем, об Ивделе, Тагиле[76],

он отвечал за слово,

и закурить давал, его любили,

и пела Пугачева.

Про розы, розы, розы, розы, розы.

Не пожимай плечами,

а оглянись и улыбнись сквозь слезы:

нас смерти обучали

в пустом дворе под вопли радиолы

И этой сложной теме

верны, мы до сих пор, сбежав из школы,

в тени стоим там, тени.

2000