Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 49

Изменить размер шрифта:

Подражание Лермонтову

Жил я в городе Тюмени

ровно десять дней подряд —

водку пил да ел пельмени,

как в народе говорят.

Да ходил в одну контору

для пустого разговору.

Там-то я с одной девицей

познакомился, друзья,

Будь мне, девица, сестрицей,

коль иначе быть нельзя, —

обронил я как-то сдуру

иль поддавшися амуру.

Буду жить, сказал, в Тюмени,

никуда из этих мест,

брошу звонкие хореи,

грозный ямб и анапест.

Дактиль, дольник, амфибрахий* —

вообще забуду на хер.

Стану лучше, стану проще —

как железная кровать,

как березовая роща,

как два слова «вашу мать»,

как кружочек, как квадратик,

физик или математик.

Но, друзья, не тут-то было,

и сказала мне она:

я другого полюбила

и другому отдана.

И что муж ее, татарин,

мне не будет благодарен.

Так уехал из Тюмени

я на запад и восток.

Млад, красив, но тем не мене

бесконечно одинок,

а какой-то… впрочем, это

вряд ли тема для поэта.

1997

Отрывок большого стихотворения

…История проста: я был приятель мужа.

Тот часто уезжал, я как бы просто так

частенько заходил — там, дождик или стужа,

иль зной, туда-сюда — и как бы дружбы в знак

букетик, то да се. Но доложу вам, много

пришлось потратить сил и нервов: холодна

она была ко мне. Невероятно. Бога

я умолял помочь. И раз, когда одна

она была, купив у чучемека розы,

настойчиво пришел и говорю:

— Привет,

зашел проститься, да, навеки, паровозы

ждут на вокзале, да, уже купил билет. —

Сработало. Юнцы, учитесь у поэта.

Я, закурив, глядел на полосу рассвета,

колечки выдыхал и важно молвил:

— Да,

пускай теперь сойду в окрестности Плутона.

— Мой милый, а куда ты едешь?

— А туда,

где блата топкие и воды Ахерона.

1997

«От заворота умер он кишок…»

От заворота умер он кишок.

В газете: «…нынче утром от инфаркта…» —

и далее коротенький стишок

о том, как тает снег в начале марта.

— Я, разбирая папины архи —

вы, — томно говорила дочь поэта, —

нашла еще две папки: всё стихи. —

Прелестница, да плюньте вы на это.

Живой он, верно, милый был старик,

возил вас в Переделкино, наверно.

Живите жизнь и не читайте книг,

их пишут глупо, вычурно и скверно.

Вам двадцать лет, уже пристало вам

пленять мужчин голубизною взора.

Где смерть прошлась косою по кишкам,

не надо комсомольского задора.

1997

Разрыв

Наташа, ангел мой, душа,

моя, прелестница Наташа,

о чем ты думаешь, спеша

к любовнику, — о том, что наше

знакомство затянулось, да?

Наташа, это не беда:

ступай к нему, не все ль равно,

к спортсмену или инженеру,

я только погляжу в окно,

как ты идешь — летишь — по скверу,

заходишь в розовый трамвай.

Но и меня не забывай:

я заболею и умру,

и ты найдешь мою могилу,

и будешь, стоя на ветру,

рыдать и всхлипывать: мой милый,

от нас ушел ты навсегда!

Наташа, это не беда —

еще не умер я, шучу.

В разлуке слишком много прозы.

Последний раз прижмись к плечу

щекой, чтоб не увидеть — слезы?

нет, — но боюсь, не утаю

улыбку хамскую мою.

1997

«Учил меня, учил, как сочинять…»

Учил меня, учил, как сочинять

стихи, сначала было интересно,

потом наскучило, а он опять:

да ты дикарь, да ты пришел из леса,

да ты, туда-сюда, спустился с гор.

Я рассердился: кончен разговор,

в речах твоих оттенок нарциссизма

мерещится мне с некоторых пор.

Как хорошо, когда ты одинок,

от скуки сочинить десяток строк.

Как много может легкий матерок!..

А он не матерился — из снобизма.

1997

Матерщинное стихотворение

«Борис Борисыч, просим вас читать

стихи у нас». Как бойко, твою мать.

«Клуб эстети». Повесишь трубку: дура,

иди ищи другого дурака.

И комом в горле дикая тоска:

хуе-мое, угу, литература.

Ты в пионерский лагерь отъезжал,

тайком подругу Юлю целовал

всю смену. Было горько расставаться.

Но пионерский громыхал отряд:

«Нам никогда не будет шестьдесят,

а лишь четыре раза по пятнадцать!»

Лет пять уже не снится, как ебешь, —

от скуки просыпаешься, идешь

по направленью ванной, туалета.

И, втискивая в зеркало портрет

свой собственный побриться на предмет,

шарахаешься: кто это? Кто это?

Да это ты! Небритый и худой.

Тут, в зеркале, с порезанной губой.

Издерганный, но все-таки прекрасный,

надменный и веселый Б.Б.Р.,

безвкусицей что счел бы, например,

порезать вены бритвой безопасной.

1997