Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 40

Изменить размер шрифта:

«Свое некрасивое тело…»

Свое некрасивое тело

почти уже вытащив за

порог, он открыл до предела

большие, как небо, глаза.

Тогда, отразившись во взоре

сиреневым и голубым,

огромное небо, как море,

протяжно запело над ним.

Пусть юношам будет наука

на долгие, скажем, года:

жизнь часто прелестная штука,

а смерть безобразна всегда.

1997

«Сначала замотало руку…»

Сначала замотало руку,

а после размололо тело.

Он даже заорать с испугу

не мог, такое было дело.

А даже заори, никто бы

и не услышал — лязг и скрежет

в сталепрокатном, жмутся робы

друг к другу, ждут, кто первый скажет.

А первым говорил начальник

слова смиренья и печали.

Над ним два мальчика печальных

на тонких крылышках летали.

Потом народу было много,

был желтый свет зеленой лампы.

Чудно упасть в объятья Бога,

железные покинув лапы.

1997

«Я уеду в какой-нибудь северный город…»

Я уеду в какой-нибудь северный город,

закурю папиросу, на корточки сев,

буду ласковым другом случайно заколот,

надо мною расплачется он, протрезвев.

Знаю я на Руси невеселое место,

где веселые люди живут просто так,

попадать туда страшно, уехать — бесчестно,

спирт хлебать для души и молиться во мрак.

Там такие в тайге замурованы реки,

там такой открывается утром простор,

ходят местные бабы, и беглые зеки —

в третью степень возводят любой кругозор.

Ты меня отпусти, я живу еле-еле,

я ничей навсегда, иудей, психопат:

нету черного горя, и черные ели

мне надежное черное горе сулят.

1997

«Закурю, облокотившись на оконный подоконник…»

Закурю, облокотившись на оконный подоконник,

начинайся, русский бред и жизни творческий ликбез, —

это самый, самый, самый настоящий уголовник,

это друг ко мне приехал на машине «Мерседес».

Вместе мы учились в школе, мы учились в пятом классе,

а потом в шестом учились и в седьмом учились мы,

и в восьмом, что разделяет наше общество на классы.

Я закончил класс десятый, Серый вышел из тюрьмы.

Это — типа института, это — новые манеры,

это — долгие рассказы о Иване-Дураке,

это — знание Толстого и Есенина. Ну, Серый,

здравствуй — выколото «Надя» на немаленькой руке.

Обнялись, поцеловались, выпили и закусили,

станцевали в дискотеке, на турбазе сняли баб,

на одной из местных строек пьяных нас отмолотили

трое чурок, а четвертый — русский, думаю — прораб.

1997

«Взор поднимая к облакам…»

Взор поднимая к облакам,

раздумываю — сто иль двести.

Но я тебя придумал сам,

теперь пляши со мною вместе.

Давным-давно, давным-давно

ты для Григорьева[48] плясала,

покуда тот глядел в окно

с решеткой — гордо и устало.

Нет ни решетки, ни тюрьмы,

ни «Современника», ни «Волги»,

но, гладковыбритые, мы

такие ж, в сущности, подонки.

Итак, покуда ты жива,

с надежной грустью беспредельной

ищи, красавица, слова

для песни страшной, колыбельной.

1997

«Ночь — как ночь, и улица пустынна…»

Ночь — как ночь, и улица пустынна

так всегда!

Для кого же ты была невинна

и горда?

Вот идут гурьбой милицанеры —

все в огнях

фонарей — игрушки из фанеры

на ремнях.

Вот летит такси куда-то с важным

Седоком,

Чуть поодаль — постамент с отважным

мудаком.

Фабрики. Дымящиеся трубы.

Облака.

Вот и я, твои целую губы:

ну, пока.

Вот иду вдоль черного забора,

набекрень

Кепочку надев, походкой вора,

прячась в тень.

Как и все хорошие поэты

в двадцать два

Я влюблен — и, вероятно, это

не слова.

1997

Тайный агент

Развернувшийся где-то в

неком городе Эн,

я из тайных агентов

самый тайный агент.

В самой тихой конторе

в самом сером пальто

покурю в коридоре —

безупречный никто.

Но скажу по секрету,

что у всех на виду

подрывную работу

я прилежно веду.

Отправляются цифры

в дребезжащий эфир —

зашифрованы рифмы

и обиды на мир.

Это все не случайно

и иначе нельзя:

все прекрасное — тайно

и секретно, друзья.

1997