Командир - Поселягин Владимир Геннадьевич - Страница 47

Младший лейтенант-артиллерист вышел на окраину села только с двумя бойцами, оставшимися в живых после того, как в расположение их гаубичного дивизиона прорвались немцы. К моему удивлению, всех их обвиняли в дезертирстве, но еще больший шок я испытал, когда рассказали про танкиста. Старший лейтенант Шнайдер, оказавшийся из поволжских немцев, вышел из окружения на трех танках, оставшихся от его роты, и сразу же был арестован как немец.

Шкет шил Шнайдеру целый букет преступлений, от дезертирства с места боя до работы на немецкую разведку. И это при том, что Шнайдера наградили медалью «За отвагу» после уничтожения восемнадцати танков, которые прорвались в тыл его части, при этом, не потеряв ни одного своего. От таких новостей я только покачал головой, ну особист, ну тварь.

Вернувшись после разминки на свое место, я прилег на солому и, не обращая внимания на ноющее тело, прикрыл глаза, меня сильно тянуло в сон.

Скрип открывшейся створки вывел меня из дремоты. Двое бойцов с закатанными рукавами гимнастерок внесли бесчувственное тело танкиста. Грубо бросив его на солому, спокойно вышли под нашими злыми взглядами. Часовой в это время вынес пустое ведро и занес полное, со свежей колодезной водой. Я подошел к ведру и под скрип закрывающейся двери первым отпил из него. После того как попили остальные, я приказал осмотреть Шнайдера и вытереть мокрой тряпочкой его окровавленное лицо. Два командира из пехотинцев склонились над танкистом. Постояв немного, я, пошатываясь, вернулся на место.

Через полчаса створка ворот снова открылась, и конвой забрал старшего лейтенанта-авиатора. Вернулся он минут через двадцать сам, на своих ногах. Держась за бок и постоянно морщась, он прошел на свое место. Мне показалось, что его движения и мимика какие-то нарочитые, быстро прокрутив в уме возможные варианты, понял, что они со Шкетом, похоже, спелись, и теперь мой черед идти на допрос.

Еще через час, когда солнце почти поднялось на небосклон, створка снова скрипнула, и голос сменившегося часового произнес:

— Михайлов, на выход!

Сплевывая тягучую окровавленную слюну на пол, я снова провел языком по осколкам передних зубов и, пошевелив связанными за спиной руками, посмотрел на Шкета, продолжавшего брызгать слюной:

— …подписывай, тварь, все равно шлепну! Или ты думаешь, твои дружки немцы успеют сюда прорваться и спасти тебя?! Не будет такого, подписывай па…ль!

С кривой усмешкой посмотрев на него, я ответил:

— Помнишь, что я в хате говорил? «Бьют или убивают меня — бить или убивать начинаю уже я». Твой сержантик… — я кивнул на сержанта, стоящего сбоку и потиравшего кулаки, — уже, считай, труп, а вот насчет тебя я еще думаю.

— Ах ты су…а! Жмых, давай еще!

На меня снова посыпались удары, и я опять грохнулся с табуретки, в какой-то момент я сумел несвязанными ногами сделать подсечку, и сержант с грохотом рухнул на пол. Своего шанса я не упустил, мощный, насколько было сил, удар пришелся в грудь Жмыха, до головы мне было не дотянуться.

— Охрана, ко мне! — сразу же завопил летеха.

Ворваться в дом им помешали тесный для двоих бойцов косяк двери и слишком широкие плечи. Потолкавшись, оба бойца наконец смогли ворваться в комнату. Сжавшись в позе эмбриона, я старательно уворачивался от беспорядочных ударов. Плохо, что руки связаны, нельзя прикрыть живот. Наконец бойцы устали и остановились отдышаться. Пока они отдыхали, я мысленно пробежался по избитому телу, хоть оно и превратилось в комок боли, но вроде ничего серьезного нет.

Один из бойцов поднял хрипло дышавшего и державшегося за грудь сержанта и довел до скамейки. Сплюнув скопившуюся во рту кровь на грязный окровавленный пол, я прохрипел, кивнув на сержанта:

— Сил маловато осталось, слабо вдарил.

— Вот сука! — возмутился стоящий рядом боец и замахнулся.

— Отставить, Скрябин. Посади его обратно на табурет.

Боец, ухватив меня за расстегнутый ворот гимнастерки, попытался поднять. С треском воротник оторвался и остался в руках здоровяка вместе с петлицами и знаками различия, я же снова грохнулся на пол. Отшвырнув воротник в сторону, он подхватил меня под мышки, снова поднял и усадил на табурет.

— Оба пока свободны, — приказал летеха, злобно щуря глазки.

— Не боишься со мной один на один оставаться? — спросил я, проводив выходящих бойцов взглядом, после чего снова сплюнул тягучую красную слюну.

— Ты сейчас ни на что не годен. Ха, да с тобой сейчас любая бабка справится!..

— …кроме тебя!

— Вот сука! Ты, урод, мало получил?! Лучше подпиши, а то ведь еще хуже будет!

— Да пошел ты!

Вставший сержант, скособочившись от боли, подошел ближе и сказал:

— Товарищ лейтенант, давайте его, как того майора? Никто и не узнает?!

В это время сквозь шум в голове я услышал приближающийся гул моторов нескольких машин, скрип тормозов и несколько командных голосов, в котором первую роль играл знакомый бас. Бросив насмешливый взгляд на Шкета, я сказал:

— Тебе, товарищ Шкет, лучше бы выйти, там, кажется, начальство приехало.

Сбледнувший с лица летеха поправил ремень и, надев фуражку, быстро вышел на улицу.

— Ну что, болезный, вот мы и одни остались, — сказал сержант, положив мне на плечо руку.

— Точно, и теперь к тебе никто на помощь не придет. — После чего последовал мощный удар головой в живот.

Сержант согнулся, я, резко наклонившись назад, со всей силы врезал ногами по туловищу Жмыха, отчего он улетел к столу и, отскочив от него, упал на пол, а я свалился на пол вместе с табуретом. Как только я собрался подняться и добить его, открылась дверь, и в комнату ввалилась целая толпа народу. Первое, что они увидели, это меня, лежавшего на полу и бьющегося в агонии.

А что я мог сделать, когда услышал топот сапог? Конечно, остался лежать на полу и делать предсмертный вид, благо сильно стараться не надо, отделали меня знатно, и многочисленные синяки покрывали как лицо, так и все тело.

Двое сразу же бросились ко мне и стали приводить в чувство, но я не приводился, сквозь закрытые веки мне ничего не было видно, но при этом я внимательно слушал. На сержанта, кстати, никто не обращал внимания.

— Лейтенант, ты что, охренел?! Да я тебя… … … и … урод! — Последнее слово было мне понятно, насчет остальных сомневался, что правильно понял.

В это время мне сунули какую-то тряпочку под нос; вдохнув знакомый запах, я мгновенно очнулся и сквозь зубы застонал, делая вид, что сейчас снова провалюсь в беспамятство.

Все-таки меня привели в более или менее нормальное состояние, по крайней мере, я делал вид, что понимаю, о чем меня спрашивают. Мне развязали руки. Стараясь незаметно разрабатывать их, я отвечал на вопросы командира в форме майора. Только хрен он был майором. Видя, как перед ним тянется подполковник, я всерьез подумал, не генерал ли он.

— …итан, ты слышишь меня? Капитан Михайлов? Все правильно?

— Да, товарищ полковник, я капитан Михайлов, это я звонил. — Раздумывая над званием стоящего передо мной майора, я невольно назвал его полковником, которое определил как наибольший вариант. И судя по тому, что майор не поправил меня, я попал в точку.

— Хорошо, как ты себя чувствуешь? Сможешь выдержать дорогу?

Кивнув, я посмотрел на вставшего сержанта Жмыха, стоящего ко мне вполоборота. Прикинув все шансы, я позволил двум приехавшим с майором-полковником бойцам подхватить меня под руки и повести к двери. Но мне пока этого было не надо, резким рывком стряхнув их руки и оттолкнув в стороны, я успел сдернуть у одного из бойцов карабин, висевший на плече. Остальные только начали поворачиваться на шум, майор только-только подошел со злым лицом к отдельно стоящему Шкету, а я уже со всей силы впечатал ствол карабина в горло Жмыха, пробив его и изувечив. Резко выдернув ствол из горла, под хрип и бульканье сержанта я подскочил к Шкету и, увернувшись от одного из командиров в звании старшего лейтенанта, который попробовал перехватить меня, широким полукругом съездил прикладом в губы летехи. Приклад буквально вбил зубы в горло не успевшего увернуться летехи, сломав при этом челюсть.