Святыня - Лихэйн Деннис - Страница 62

Джулиан сделал шаг к двери.

— Стой! — приказала Дезире.

Джулиан застыл.

— Он за косточку служит или как? — спросил я.

— Джулиан! Господи боже! — Неверные шаги Тревора по мраморному полу вестибюля приближались.

— Где Дэнни Гриффин? — спросила Дезире.

— Не отвечает на ваши звонки, полагаю.

Она вытащила из-под кофты пистолет.

— Джулиан! Ради всего святого!

Тяжелая дверь рывком распахнулась, и перед нами предстал опирающийся на трость Тревор Стоун; он был в смокинге и белом шелковом шарфе и стоял, покачиваясь на своей трости.

Дезире наставила на него пистолет, для верности опершись рукой на пол.

— Привет, папа, — сказала она. — Давно не виделись!

40

Тревор Стоун сохранил полнейшее присутствие духа под наставленным на него дулом пистолета.

Он взглянул на дочь так, словно они расстались лишь накануне, взглянул на пистолет так, словно это был подарок, не слишком ему понравившийся, но такой, отказываться от которого он не собирался, и, войдя в кабинет, направился к своему столу.

— Здравствуй, Дезире. Тебе очень к лицу загар.

Зеленые глаза Тревора скользнули по лицу Джулиана, затем увидели меня.

— И вы тут, мистер Кензи, — сказал он. — Как вижу, путешествие во Флориду тоже не слишком вас утомило.

— Несмотря на простыни, которыми я прикручен к креслу, — сказал я, — чувствую я себя замечательно, Тревор.

Опираясь рукой о стол, он обошел его, зайдя за него сзади, потом потянулся к стоявшей у окна каталке и сел в нее. Дезире повернулась на коленях, ведя за ним дулом пистолета.

— Итак, Джулиан, — произнес Тревор, и глубокий его баритон разом заполнил обширный кабинет, — как я замечаю, ты решил встать на сторону молодости.

Джулиан скрестил руки на груди и, потупившись, наклонил голову.

— Это был наиболее прагматичный выбор, сэр. Как я уверен, вы это и сами понимаете.

Тревор открыл ящик черного дерева на столе, и Дезире взвела курок.

— Я только сигару, деточка.

Он извлек из ящика сигару длиной с мою щиколотку, отломал кончик и закурил. Когда он обезображенными щеками втягивал и втягивал в себя сигарный дым с толстого конца сигары, тот поднимался кольцами с толстого конца сигары и начинал плыть по комнате, и почти сразу же в ноздри мне заползал густой, напоминающий запах дубовой рощи, аромат.

— Руки держать так, чтобы я их видела, папа!

— Да я и помыслить не мог, чтобы их прятать, — сказал он и откинулся в своей каталке, пустив кольцо дыма вверх, над головой. — Стало быть, ты прибыла довершить то, что не смогли сделать в прошлом году три болгарина на мосту?

— Что-то в этом роде, — сказала она.

Он склонил голову набок и взглянул на нее краешком глаза.

— Нет, не «в этом роде», а именно это, Дезире. Помни, что, неточно выражаясь, ты заставляешь подозревать и мысль свою в нечеткости.

— Одна из деловых заповедей Тревора Стоуна, — пояснила она мне.

— Мистер Кензи, — сказал он, вновь обратив взгляд наверх, к кольцам дыма, — дочку-то мою вы успели отведать?

— Папа, — возмутилась Дезире, — что ты, право!

— Нет, — сказал я. — Не имел такого удовольствия. Что, думаю, отличает меня от всех других в этой комнате.

На обезображенных губах появилось подобие улыбки.

— Ах, значит, выдумка Дезире о нашей противоестественной связи жива и процветает?

— Ты же сам учил меня, папа: если что-то эффективно, действуй в том же духе.

Тревор подмигнул мне:

— Я, конечно, не без греха, но кровосмесительство для меня — табу. — И он повернул голову. — Ну а ты, Джулиан, как расцениваешь технику моей дочери в постели? Ничего, а?

— Вполне, — сказал Джулиан, и лицо его дернулось.

— Лучше, чем у ее мамаши?

Дезире резко повернулась, чтобы взглянуть в лицо Джулиану, а затем опять рывком повернулась к Тревору.

— Относительно матери мне ничего не известно, сэр.

— Ну хватит, брось! — Тревор засмеялся кудахтающим смехом. — Не надо скромничать, Джулиан. Как всем нам известно, ребенок этот не от меня, а от тебя.

Ладони Джулиана сжались, а ноги слегка раздвинулись.

— Вы бредите, сэр.

— Неужто? — Повернувшись, Тревор подмигнул мне.

Я чувствовал себя каким-то персонажем пьесы Ноэля Кауэрда в обработке Сэма Шепарда.

— Думаешь, это возымеет эффект? — спросила Дезире. Она поднялась с колен. — Знаешь, папа, все эти нормы морали — что в сексе прилично, а что нет — мне настолько безразличны, что даже говорить об этом смешно! — Пройдя мимо меня, она обошла стол и встала за спиной отца. Она склонилась к его плечам и уперлась дулом пистолета ему в лоб с левой стороны, потом переместила его вправо движением таким резким, что прицел поцарапал ему лоб, оставив на нем тонкую полоску крови.

— Ну, пусть Джулиан — мой биологический отец, что же из этого?

Тревор следил, как капля крови, упав с его лба, испачкала сигару.

— А сейчас, папаша, — сказала она, ущипнув его за левое ухо, — давай выкатим тебя на середину комнаты, чтобы быть нам всем рядом.

Тревор попыхивал сигарой, пока она катила кресло, и старался выглядеть спокойным и непринужденным — таким, каким вошел в кабинет, но я видел, что это дается ему все труднее. Страх начал проникать в него — это чувствовалось и в позе, которую приняла теперь эта гордая фигура, и в выражении глаз, и в гримасе покореженной челюсти.

Дезире выдвинула его теперь из-за стола, и мы сидели с ним рядом в своих креслах, гадая, доведется ли нам когда-нибудь из них встать.

— Как себя чувствуете, мистер Кензи? — сказал Тревор. — Связанный, беспомощный, не знающий, какой ваш вздох станет последним?

— На этот вопрос лучше ответить вам, Тревор.

Дезире, оставив нас, подошла к Джулиану, и они пошептались немного, причем дуло ее пистолета продолжало быть направленным точно в затылок отцу.

— Вы человек хитрый, — сказал Тревор, наклоняясь вперед и понизив голос. — Ваши предложения?

— Насколько я могу судить, вас поимели, Тревор.

Он взмахнул в воздухе сигарой:

— Как и тебя, мальчик мой!

— Меня поменьше.

Он поднял брови, обведя глазами мое спеленутое тело.

— Серьезно? По-моему, вы ошибаетесь. Но если нам вдвоем пораскинуть мозгами, то мы могли бы...

— Некогда я знал одного парня, — сказал я. — Он замучил сына, убил жену, стал причиной гангстерской разборки в Роксбери и Дорчестере, в результате которой погибли дети — шестнадцать человек по меньшей мере.

— И что же? — осведомился Тревор.

— Так вот, по мне, он и то лучше, чем вы, — сказал я. — Не так чтобы намного лучше, заметьте. Другими словами, он подонок — и вы подонок. Два сапога пара. Это все равно как выбирать, какая разновидность сифилиса лучше. И все же он был беден, не получил образования, общество всячески и миллионами способов давало ему понять, что его и в грош не ставит. Другое дело вы, Тревор. У вас было все, чего только может пожелать человек. Но вам этого показалось мало. И вы покупаете себе жену, покупаете ее, как свинью на ярмарке. Вы берете ребенка, которого произвели на свет, и превращаете его в чудовище. Что этот парень, о котором я говорю! На его совести гибель двух десятков людей. Это то, о чем мне известно. Возможно, он виновен и в большем. Не знаю. Для меня он все равно что собака. Что же сказать о вас? Даже с помощью калькулятора не подсчитаешь количество смертей, которые лежат на вашей совести, количество людей, чью жизнь вы исковеркали или на долгие годы сделали невыносимой.

— Значит, и я для вас как собака, мистер Кензи?

Я мотнул головой:

— Нет. Скорее как песчаная акула, которую иногда можно выловить на глубине. Я бы вытащил вас на палубу и бил бы вас дубинкой до одурения. Потом вспорол бы вам брюхо и бросил бы обратно в море и смотрел бы, как другие акулы, побольше, собираются, чтобы слопать вас живьем!

— Господи, — сказал он. — Вот это картина!

К нам опять подошла Дезире: