Святыня - Лихэйн Деннис - Страница 56

— Верно, но логика тут и там есть. Пускай извращенная, но есть. Лизардо она убила, потому что он являлся единственной ниточкой, связывавшей ее с тремя парнями, которые убили ее мать. А Илиану Риос она убила, потому что это помогало ей замести следы, когда она выкрала у Прайса обратно два миллиона. Но что выгадывала она восемь месяцев назад, когда пыталась убить отца?

— Ну, первоначально, как мы можем предположить, это были деньги.

— Каким же это образом?

— Наверное, она являлась единственной его наследницей по завещанию. Родители умирают, и она получает несколько сотен миллионов.

— Ну да. Правильно.

— Допустим, — продолжал я. — Но теперь эта причина полностью отпадает. Наверняка Тревор вычеркнул ее из завещания.

— Верно. Так зачем возвращаться?

— Вот и я о том же.

Она тоже опустила бинокль и потерла глаза.

— Загадка природы, правда?

На секунду я откинулся на спинку сиденья и потянулся, напрягая мускулы шеи и спины, о чем тут же пожалел. В который раз я позабыл о своем плече, и поврежденная ключица словно взорвалась болью, пронзившей всю мою левую сторону вплоть до шеи и впившейся в мозг. Я попытался сделать несколько коротких вдохов и проглотил кислую отрыжку.

— Илиана Риос внешне очень похожа на Дезире, — выговорил я наконец. — Похожа настолько, что Джей ошибся, приняв ее тело за труп Дезире.

— Да. Ну и что?

— Думаешь, это случайность? — Я повернулся к ней. — Каковы бы ни были их отношения, для гибели в номере мотеля Дезире выбрала Илиану Риос именно из-за ее с ней внешнего сходства. Она проявила большую предусмотрительность.

Энджи содрогнулась.

— Да, эта женщина смотрит в корень.

— Совершенно верно. Что и делает бессмысленной гибель ее матери.

— Не поняла! — Энджи так и вскинулась на сиденье.

— Машина матери в тот вечер сломалась. Так?

— Так. — Она кивнула. — И мать позвонила Тревору, из чего он и заключил, что она будет точно с ним в машине, если дружки Лизардо...

— Но каковы, однако, шансы? Я что хочу сказать — учитывая напряженный график Тревора, его привычку гореть на работе, а вдобавок его отношения с женой, каковы шансы, что Инее может позвонить ему с просьбой подвезти ее? И каковы шансы, что ее звонок застанет его на месте? Не говоря уже о том, что вместо того, чтобы подвозить, он мог бы просто посоветовать ей взять такси.

— Да, это значит многое оставлять на волю случая, — сказала Энджи.

— Верно. А Дезире никогда и ничего не оставляет на волю случая.

— Ты хочешь сказать, что смерть матери не входила в ее замысел?

— Не знаю. — Поглядев в окно, я покачал головой. — С Дезире вообще многого не знаешь. Вот завтра, например, она хочет, чтобы ее сопровождали в дом отца. Якобы чтобы защитить ее в случае чего.

— Как будто хоть раз в жизни ей требовалась защита.

— Вот именно. Так зачем мы ей понадобились? Для чего она нас предназначила?

Мы долго сидели так, наставив окуляры биноклей на окна Джея, в ожидании ответа на мой вопрос.

Наутро в семь тридцать состоялось явление Дезире. И я чуть было не попался ей на глаза.

Я возвращался из кафетерия на Козуэй-стрит, потому что мы с Энджи решили, что глоток кофеина после бессонной ночи стоит некоторого риска.

Я находился в десяти шагах от нашей машины напротив дома Джея, когда дверь его парадного открылась. Я съежился и замер, вжавшись в балку пандуса.

Первым из дома вышел хорошо одетый мужчина лет под пятьдесят или за пятьдесят с портфелем в руке. Поставив портфель на землю, он стал было влезать в рукава пальто, но, понюхав воздух и ощутив необычное для марта тепло этого солнечного дня, он опять перекинул пальто через руку и поднял портфель. Оглянувшись на небольшую группку спешащих на работу жильцов, вышедших вслед за ним, он улыбнулся кому-то в этой группке.

Она не улыбнулась ему в ответ, и поначалу я даже не сразу узнал ее, так как волосы ее были убраны в пучок, а глаза прикрыты темными очками. На ней был строгий темно-серый костюм с юбкой по колено, чопорной белой блузкой и сизо-серым шарфом на шее. Она остановилась поправить воротник черного пальто, другие же вышедшие из того же парадного разбрелись по своим машинам или же направились в сторону Северного вокзала и административного центра, кое-кто пошел в сторону перехода, ведущего к Музею науки и Лехмир-стейшн.

Дезире глядела на них с нескрываемым презрением, а постав ее стройных ног выражал даже нечто вроде ненависти. А возможно, я просто слишком в них вглядывался и мне это почудилось.

Затем хорошо одетый мужчина наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Она же лишь легонько провела пальцами по его ширинке и отстранилась.

Она что-то с улыбкой сказала ему, он покачал головой, энергичное лицо его мечтательно осклабилось. Она пошла к парковке, и я увидел, что она хочет сесть в темно-синий «форд-фалькон» Джея 1967 года с откидным верхом — машина эта была на парковке с тех пор, как он отбыл во Флориду.

Когда она сунула ключи в дверцу машины, меня охватила глубокая всепоглощающая ненависть к ней — ведь я отлично знал, сколько времени и денег потратил Джей, реставрируя машину, меняя двигатель, рыская по всей стране в поисках редких деталей. Это была всего лишь машина, и экспроприация ее являлась самым меньшим из преступлений Дезире, и все же в машине было что-то, еще сохранившееся от Джея, и мне показалось, что она посягает на это «что-то», желая нанести ему последний удар.

Мужчина ступил на тротуар как раз напротив меня, и я спрятался за опору эстакады. Порыв холодного ветра, пронесшегося по Козуэй-стрит, заставил его все-таки надеть пальто, Дезире же тем временем заводила машину; надев пальто, он отправился пешком по улице.

Я выглянул из-за опоры эстакады и из-за машины, и глаза Энджи встретились с моими в боковом зеркальце.

Она показала на Дезире, потом на себя.

Я кивнул и показал на мужчину.

Она улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй.

Она тронула, я же перешел на противоположный тротуар и двинулся следом за мужчиной по Лоумесни-Уэй.

Минуту спустя мимо меня на машине Джея проехала Дезире, за ней — белый «мерседес», за которым следовала Энджи. Я проследил за тем, как все три машины направились к Стэнифорд-стрит, откуда свернули направо к Кембридж-стрит и дальше, к неисчислимому множеству прочих возможных мест.

Тем временем мужчина впереди, дойдя до угла, сунул портфель под мышку, а руки — в карманы. Со стороны можно было подумать, что мы просто вышли на прогулку. Держа между нами дистанцию метров в пятьдесят, я пошел за ним вверх по Мерримак-стрит. На Хей-Маркет-сквер Мерримак перешла в Конгресс-стрит, а на Нью-Садбери нас с ним настиг новый порыв ветра. Мы перешли улицу и продолжили путь в направлении финансового центра, где намешано больше архитектурных стилей, чем, наверное, в любом другом городе из тех, где мне доводилось бывать. Сверкающее стекло и гранитные плиты громоздятся над четырехэтажными всплесками рескинианской псевдоготики и копиями флорентийских палаццо, модернизм здесь приветствует немецкое Возрождение, а тот тянет руку постмодернизму, архитектурному низкопробному стандарту, ионическим колоннам, французским карнизам и коринфским пилястрам, а также доброму старому граниту и известняку Новой Англии; я любил бывать здесь, шляться по финансовому центру без всякого дела и только глазеть, разглядывать здания, а в хорошие дни думать, что вот здесь нам и преподан урок, как жить на этом свете, — намешано бог знает что, и все разное, а тем не менее гармония налицо. Но если б решение было за мной, Ратушу все же я бы взорвал.

Уже возле самого сердца финансового центра мужчина вдруг свернул влево, пересек развилку Стейт-, Конгресс— и Корт-стрит, миновал памятник, воздвигнутый в честь Бостонской резни, и, пройдя еще метров двадцать, направился к зданию Биржи.

Я убыстрил шаг почти до бега, потому что Биржа очень велика, одних лифтов там штук шестнадцать. Когда я ступил на мраморный пол под своды, простиравшиеся надо мной на высоту четырехэтажного дома, я потерял его из виду. Я пошел вправо и, попав в коридор со скоростными лифтами, заметил, что двери одного из них вот-вот готовы были закрыться.