Мистик-ривер - Лихэйн Деннис - Страница 63

— Что же?

Повернувшись на стуле, она взглянула прямо на него:

— Не похожи вы на человека, который посылает фальшивые штрафы.

— Почему это?

— Это ребячество, — сказала она, — а ребяческого в вас мало.

Шон передернул плечами. Его опыт говорил о том, что ребячество раньше или позже может проявить каждый. Особенно это характерно для тех, кто попал в западню, — тогда в ребячестве видишь отдушину.

За этот год с лишним он ни с кем не говорил о Лорен: ни с родителями, ни с немногими своими друзьями, ни даже с их штатным психоаналитиком, о котором как бы между прочим, но не без задней мысли, заговорил его командир, как только на службе стало известно о том, что Лорен ушла от него. Но сейчас в Аннабет, малознакомой женщине, которую постигла утрата, он уловил осторожное сочувствие к его собственной утрате, потребность знать о ней или разделять ее, потребность, как ощущал Шон, увериться в том, что не одна она страдает.

— Моя жена — администратор передвижных театров, — спокойно пояснил он, — и менеджер антреприз, понимаете? В прошлом году по стране ездил «Король танца», где менеджером была она. В таком вот духе. А в этом году это, кажется, «Анни хватает пистолет». Строго говоря, я не совсем уверен, с чем именно она разъезжает в этом году. Странная мы были пара — я имею в виду, в смысле профессий. Можно ли представить себе занятия более противоположные?

— Но вы любили ее, — сказала Аннабет.

Он кивнул:

— Ага. И все еще люблю. — Он вздохнул и, откинувшись на спинку стула, выдавил: — А парень, которому я посылал штрафы... — У него пересохло в глотке, и он покачал головой, чувствуя вдруг неодолимое желание сбежать с этого крыльца, из этого дома.

— Был вашим соперником? — мягко сказала Аннабет.

Шон вынул из пачки сигарету и, закурив, кивнул.

— Как вы мило это сформулировали! Да, назовем это так. Соперник. У нас с женой некоторое время тому назад начались нелады. Мы мало виделись, и все такое. Ну и этот... соперник охмурил ее.

— И вы ужасно обиделись, — произнесла Аннабет, произнесла не как вопрос, а как утверждение.

Шон вытаращил на нее глаза:

— А вы знаете кого-нибудь, кто не обиделся бы?

Аннабет окинула его суровым взглядом, как бы подразумевая, что сарказм его неуместен или же, может быть, что она вообще не поклонница сарказма.

— Значит, все-таки вы ее еще любите.

— Конечно. Да и она, черт возьми, все еще любит меня. — Он загасил окурок. — Она все время звонит мне. Звонит и молчит.

— Погодите, она...

— Я знаю, — сказал он.

— ...звонит вам и ни слова не произносит?

— Угу. Уже восемь месяцев, как продолжаются эти звонки.

Аннабет засмеялась:

— Не обижайтесь, но такой странной истории я давно не слышала.

— Не спорю. — Он смотрел, как вокруг голой лампочки вьется муха. — Но думаю, в конце концов она заговорит. И это меня греет.

У него вырвался смешок, и звук этот, замерев в вечернем воздухе, оставил после себя эхо, смутившее Шона. Затем наступила пауза — они молчали, курили и слушали жужжание, с которым муха проделывала свои виражи, стремясь к источнику света.

— Как ее зовут? — спросила Аннабет. — За все это время вы ни разу не назвали ее имени.

— Лорен, — сказал он. — Ее зовут Лорен.

И мгновение имя это, как легкая паутинка, парило в воздухе.

— И вы полюбили ее еще в детстве?

— На первом курсе колледжа, — сказал он. — Да, наверное, для нас это было еще детство.

Ему вспомнился ноябрьский проливной дождь и как они впервые целовались в подворотне, как кожа ее покрывалась мурашками и как их трясло.

— Может быть, в этом-то и дело, — сказала Аннабет.

Шон вскинул на нее глаза:

— В том, что кончилось детство?

— По крайней мере для одного из вас.

Шон не стал спрашивать, для кого именно.

— Джимми сказал мне, что Кейти собиралась бежать с Бренданом Харрисом.

Шон кивнул.

— Вот как раз оно самое, правда?

Шон резко повернулся на своем стуле:

— Вы про что?

Она выпустила дым вверх, к пустым бельевым веревкам.

— Про глупые мечты молодости. Интересно, как Кейти и Брендан собирались жить в Лас-Вегасе? И сколько длился бы этот рай? Ну, попутешествовали бы, поребячились, но раньше или позже до них дошло бы, что семейная жизнь — это не одни розы, золотые закаты и прочая дребедень. Это работа. И человек, которого любишь, редко бывает достойным твоей большой любви. Потому что на самом деле никто ее не достоин, как никто и не заслуживает такого бремени. Неизбежны спад, разочарование, утрата веры и целая вереница грустных дней. Теряешь больше, чем обретаешь. И ненавидишь того, кого любишь, не меньше, чем любишь. Но надо засучить рукава и работать, черт побери, делать все собственными руками, потому что это и есть быть взрослым.

— Аннабет, — сказал Шон, — вам кто-нибудь говорил, что вы человек жесткий?

Она повернула к нему голову. Глаза ее были прикрыты, по лицу блуждала задумчивая улыбка.

— Только и говорят.

Вернувшись домой в этот вечер, Брендан Харрис достал из-под кровати сложенный чемодан. Чемодан был полон пестрых рубашек и шортов, а еще там лежали две пары джинсов и спортивная куртка — никаких свитеров, никаких шерстяных брюк. Он взял с собой лишь то, что собирался носить в Лас-Вегасе, а зимних вещей не взял, потому что они с Кейти решили: не придется им больше мерзнуть, закупать теплые носки на распродаже и глядеть на дорогу сквозь замерзшее ветровое стекло. Вот почему сейчас, когда он открыл чемодан, в глаза бросились яркие краски, пестрота, жизнерадостность лета.

Так они и собирались жить. Загорелые, вольные тела не стеснены, не придавлены зимними пальто, походка легкая — никаких тебе зимних ботинок, и не надо ни перед кем отчитываться. Они станут пить напитки с диковинными названиями, днем нежиться в отелях с бассейнами, и кожа их будет пахнуть солнцезащитным кремом и хлоркой. Они будут заниматься любовью в комнатах, прохладных от кондиционера, но прогретых солнцем, пробивающимся сквозь шторы, а когда спадет жара, они, красиво одетые, выйдут на прогулку. Он видел их вдвоем словно со стороны, словно издали: любовники, как в кино, идущие среди буйства неоновых огней, и яркие огни расцвечивают алыми, желтыми и голубыми пятнами темный гудрон мостовой. Вот они, Брендан и Кейти, лениво бредущие по широкому бульвару, который кажется уже из-за шикарных домов по обеим сторонам, а из распахнутых настежь дверей казино доносятся веселые голоса и звон монет.

В какое завернем сегодня, детка?

Выбери ты.

Нет, ты.

Ну не упрямься, выбор за тобой.

Ладно. Как насчет вот этого?

Выглядит завлекательно.

Значит, сюда.

Я люблю тебя, Брендан.

И я люблю тебя, Кейти.

И вот они поднимаются по ковровой дорожке лестницы между белых колонн и вступают в прокуренный шум и звон нарядного игорного зала. Они вступают сюда как муж и жена, начинают совместную жизнь, молодые, почти дети, и Ист-Бакинхем отодвигается куда-то далеко-далеко, с каждым их шагом все дальше.

Вот как это должно было быть.

Брендан опустился на пол. Ему надо было присесть. Хоть на секунду-другую. Он сел, прижав друг к другу подошвы высоких своих ботинок, и, обхватив щиколотки руками, стал раскачиваться, как мальчишка. Он свесил голову, уткнул подбородок в грудь, закрыл глаза и почувствовал, что боль немножко отступает. Мерное движение и темнота успокаивали.

И вдруг это кончилось, и весь ужас гибели Кейти, ужас ее отсутствия опять нахлынул, пронзил все его существо, и он почувствовал, что раздавлен, размозжен в прах.

В доме у них был пистолет. Пистолет был отцовский, и мать оставила его там, где его держал отец, за съемным карнизом в кладовке. Если взобраться на полку, то там, за карнизом, в щели можно нащупать пистолет, и тогда все, что останется, — это потянуться, сжать пальцы, и рука почувствует тяжесть ствола. Пистолет этот на памяти Брендана был здесь всегда. Казалось, он начал осознавать себя с того момента, когда, выйдя однажды из ванной поздно вечером, увидел, что отец шарит рукой в щели на потолке. Брендан даже вынимал этот пистолет и показывал его своему другу Джерри Дивента, когда им было по тринадцать лет. Джерри делал тогда страшные глаза, все повторяя: «Положи, положи его на место». Пистолет был весь в пыли и, очень может быть, совершенно необстрелянный, но Брендан знал, что единственное, что нужно этому пистолету, это хорошая чистка.