Дай мне руку, тьма - Лихэйн Деннис - Страница 54

Когда мы пересекали школьный двор, Болтон сказал:

– В том письме автор писал, что некоторые жертвы будут "достойны", а иные "встретят упреки".

– Что это означает? – спросил я.

– Это строка из Шекспира. В "Отелло" Яго заявляет: "Всегда невинных упрекают"[19]. Несколько ученых доказывают, что именно в этот момент Яго из преступника, имеющего мотив, превращается в существо, переполненное, как выразился в свое время Кольридж, «немотивированной злобой».

– Не совсем понимаю, – сказала Энджи.

– У Яго была причина, чтобы отомстить Отелло, причем коварно. Но у него не было причины губить Дездемону или лишать венецианскую армию талантливого офицера за неделю до нападения турок. И тем не менее, продолжают ученые, он был так воодушевлен своей способностью творить зло, что это стало, – возможно, помимо его воли, – достаточным мотивом, чтобы уничтожать любого. Он начинает игру с торжественного обещания наказать виновных – Отелло и Кассио – но в четвертом акте он уже настроен на уничтожение кого угодно – "невинные всегда упрек встречают" – только потому, что он может это сделать. Просто потому, что получает от этого удовольствие.

– И этот убийца...

– Может быть именно таким существом. Он убил Кару Райдер и Джейсона Уоррена потому, что они дети его врагов.

– Но убийство Стимовича и Стоукс? – спросила Энджи.

– Никакого мотива, – сказал Болтон. – Он сделал это ради развлечения.

Легкий кисейный дождик покрывал волосы и куртки блестящими крапинками.

Болтон полез в свой дипломат и подал Энджи листок бумаги.

– Что это?

Болтон отвел глаза.

– Копия письма убийцы.

Энджи отодвинула от себя письмо, как если б оно было заразным.

– Вы хотели быть в курсе, – сказал Болтон. – Так?

– Да.

Он указал на письмо:

– Теперь радуйтесь. – Он пожал плечами и пошел обратно в сторону школьного двора.

Патрик,

вся суть – в боли, пойми же.

сначала не было никакого плана, я убил одну женщину почти случайно, правда, и ощутил все то, что полагается ощущать при убийстве – вину, отвращение, страх, стыд, ненависть к себе, я принял ванну, чтобы отмыться от ее крови, сидя в ней, я блевал, но не двигался, пока вода не смыла ее кровь и мой стыд, а также смрад Моего смертного греха.

потом я осушил ванну, принял душ и...

жизнь пошла дальше, ведь что делают люди, совершив нечто аморальное, немыслимое? они "идут дальше", у них нет другого выбора, если они переступили черту закона.

так я продолжал Свою жизнь, и спустя некоторое время чувство стыда и вины сошли на нет. Я думал, они исчезли совсем, но нет.

и я помню, как думал, нет, это не так просто, но оказалось просто, и довольно скоро, больше из любопытства, чем из каких-то других побуждений.

Я убил еще, и на душе у меня стало хорошо, спокойно, примерно так, как у алкоголика после бокала прохладного пива в момент жестокого сушняка, как у любовников в первую ночь страсти после долгой разлуки.

забирать чужую жизнь, на самом деле, сродни сексу, иногда это превосходно, чистый оргазм, иногда так себе, ничего особенного, но что делать? тоже ощущение, но это всегда интересно, всегда запоминается.

сам не знаю, почему я тебе пишу, патрик. тот Я, который пишет, не таков, каков Я на работе, или когда убиваю, у Меня множество лиц, некоторых из них ты никогда не увидишь, некоторые никогда и не захочешь. Мне довелось видеть несколько твоих лиц – красивое, яростное, задумчивое и другие, но мне интересно, каким оно будет, если мы встретимся, и между нами будет мертвец. Очень интересно.

всегда невинных упрекают, слышал Я.

возможно, и так тому и быть, не уверен, что достойные жертвы на самом деле стоят всех тревог и волнений, которые они порождают.

однажды мне приснилось, что Я попал на планету, сплошь покрытую белым песком, небо тоже было белым, и все – только Я, рассекающий потоки белого песка, бескрайнего, как океан, и пылающее белое небо. Я был один, и мал. после долгих дней блуждания я чувствовал, что разлагаюсь, и знал, что умру в этих кучах песка под горячим небом, и Я молился, чтобы явилась хоть малая тень, и она пришла, у нее был и голос, и имя. – Пошли, – сказала Тьма, – пошли со мной, но Я был слаб, Я разлагался, Я не в состоянии был стать на колени. – Дай Мне руку, Тьма, – сказал Я. – и забери Меня отсюда навсегда, и Тьма сделала это.

так ты усвоил мой урок, патрик?

всего наилучшего,

Отец

– О, – сказала Энджи, бросая письмо на стол в гостиной, – все хорошо. Малыш явно в своем уме. – Она нахмурилась, глядя на письмо. – О, Боже!

– Я знаю.

– Такие люди, – сказала она, – существуют.

Я кивнул. Как ни взгляни, это было ужасно. Конечно, в каждом обыкновенном человеке, который ежедневно встает утром, идет на работу, считает себя в высшей степени порядочным, тоже достаточно зла. Возможно, он обманывает свою жену, спит с коллегой по работе или, может, в глубине души он считает какие-то другие расы ниже себя.

Как правило, рациональные механизмы, назовем их так, не дают человеку это осознать. Поэтому он умирает, уверенный в своей порядочности.

С большинством из нас так и получается.

Но человек, который написал это письмо, был всецело пропитан злом. Он наслаждался болью других. Он не пытался рационализировать свою ненависть, он упивался ею.

Чтение его письма, помимо всего прочего, было утомительным. Словно плавать в грязи.

– Это выше моего понимания, – сказала Энджи.

– Моего тоже.

Она вновь посмотрела на письмо и, положив ладони себе на плечи, закрыла глаза.

– Хотелось бы сказать, это писал не человек, – сказала она. – Но, увы, это не так.

Я взглянул на письмо.

– Да, именно человек.

Я постелил себе на диване и пытался устроиться поудобнее, когда услышал голос Энджи, доносившийся из спальни.

– Что? – спросил я.

– Зайди-ка на секунду.

Я вошел в спальню и прислонился к дверной раме. Она сидела на кровати, окруженная распростертым ватным стеганым одеялом, похожим на разлив розового моря.

– Тебе удобно на диване?

– Вполне, – сказал я.

– Ну, ладно.

– Ладно, – сказал я и направился обратно к своему дивану.

– Потому что...

Я вернулся.

– Да?

– Ты же знаешь, тут места много.

– Ты о диване?

Она нахмурила брови.

– О кровати.

– Ой. – Я прищурился. – Что такое?

– Не заставляй меня говорить это.

– Говорить что?

Ее губы изогнулись в попытке изобразить улыбку, но получилось нечто жалкое.

– Мне страшно, Патрик. Ясно?

Я не представлял тогда, чего ей стоило сказать это.

– Мне тоже, – сказав это, я направился в спальню.

Во время сна тело Энджи то и дело меняло положение, и я просыпался от того, что ее нога обвивала мою, плотно погрузившись меж моих бедер. Голову она уткнула в мое плечо, ее левая рука покоилась на моей груди. Ее дыхание билось в мою шею, ровное во сне.

Я думал о Грейс, но, по какой-то причине, в моей голове никак не возникал ее полный образ. Я видел ее волосы, ее глаза, но когда пробовал воссоздать ее лицо целиком, ничего не получалось.

Энджи застонала, и ее нога еще теснее прижалась к моей.

– Не надо, – очень мягко пробормотала она. – Не надо, – повторила она, не просыпаясь.

Вот он, конец света, подумал я, погружаясь в сон.