Репетитор - Абрахамс Питер - Страница 25

— А вы куда ходили?

— Ходил? — Джулиан отвернулся от фотографий и посмотрел на Брэндона.

— В колледж.

— Я не ходил. — Джулиан рассмеялся. Брэндон впервые слышал, как его репетитор смеется. Было немного странно, потому что голос у него был очень красивый, почти мелодичный, а смех был хриплый, похожий на карканье. Хриплый и заразительный: Брэндон тоже засмеялся. Они все еще смеялись, когда в комнату заглянула мама. По ее лицу было видно, что она была приятно удивлена их поведением.

11

Полночь. Темная комната. Три маленьких огонька: две свечи и сигарета — последняя на сегодня. Джулиану нравились свечи. Нравилось их мерцающее пламя, навечно связанное с этим миром тоненькой ниточкой. Пленники, опутанные цепями. Смертельная опасность, которую посадили на привязь. На первом этаже своего жилища Джулиан отыскал старую школьную скамью: тяжелая дубовая панель с металлическими ножками, которые когда-то привинчивали к полу. Он очистил ее от грязи, принес в свою комнату и установил у окна так, чтобы можно было смотреть во двор. Джулиан любил сидеть на скамье ночью, уже после полуночи, и вглядываться в темноту. Темнота была неоднородной, и он различал ее оттенки: светлый — для поля и тропинки между каретным сараем и большим домом, темный — для большого дома, особенно когда в окнах не зажигали свет, и совсем черный — для леса.

Шел снег. Джулиан этого не видел, но зато слышал, как снежинки, очень мягко, падали на крышу старого сарая. Слух у Джулиана был идеальный, зрение — единица, давление — 115/70, уровень холестерина — 140. Все эти параметры легко поддаются измерению. Но даже то, что измерить сложно, в Джулиане идеально соответствовало какому-то стандарту, как будто он был создан для некой еще неизвестной, но важной миссии. На планете живет шесть миллиардов людей. Скольких из них можно описать как более или менее одинаковых? Пять миллиардов девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот тысяч. Но оставалось еще сто тысяч, которые имели значение, которые заинтересовали бы какого-нибудь объективного исследователя человечества.

Джулиан взглянул на открытый блокнот. Стихотворение терпеливо ждало своего часа.

Джулиан поднес Mont Blanc к бумаге. Ручка отражала две тени, по одной на каждую свечу, — слева и справа. На листе, там, куда должно было опуститься перо, тени пересекались и образовывали темное пятно. Где-то в глубине томилось стихотворение, Джулиан чувствовал это А раз он мог это чувствовать, значит, он был на стоящим поэтом. Оставалось разбить молчание и вытащить стихотворение на волю. Крепко схватить слова, тянуть их за собой и бросить на бумагу.

Слов не было. Ни одного. Кто в этом виноват? Сначала Джулиан не представлял себе, кто сыграл с ним такую злую шутку, но внезапно понял. Гарднеры с Робин-роуд! Они были тем, что так отвлекало его ум. Как может интеллект, подобный его, делать свою работу идеально, если ему приходится иметь дело с Гарднерами, живущими на Робин-роуд? Они были и всегда будут крошечными песчинками среди тех 5 999 900 000. Самым отвратительным — и это сводило Джулиана с ума — было то, что они и не подозревали о своей мерзкой обыденности. Подозревал ли хоть один из них о своей незначительности и посредственности? И в то же время хоть кто-нибудь из них страдал от собственного самодовольства и самоуверенности? Хороший вопрос.

Размышления Джулиана были грубо прерваны светом, внезапно вспыхнувшем в большом доме, в окне одной из комнат верхнего этажа. Ярко-желтое пятно в отдалении нарушил треугольник, созданный огоньками Джулиана. Новый источник света создал странную геометрическую фигуру, которая не имела смысла. Джулиан глубоко затянулся, чтобы успокоиться, вернуть нарушенный порядок, и выдохнул струю горячего дыма. Курение табака было одним из способов сохранять связь с Матерью-Землей, хотя этот факт никогда и никем не обсуждался. Табак был частью природы даже в большей степени, чем леса Амазонии или детеныши тюленей. Зажигая сигарету, Джулиан подчеркивал свою принадлежность к активистам движения за защиту окружающей среды.

Природа и все эти передачи о природе по телевизору, этот шумный ребенок — Руби. Он позволил своему мозгу свободно перебирать приходящие из пустоты ассоциации. Был ли этот процесс каким-то образом связан со скрытым стихотворением?

Джулиан опять поднес кончик ручки к тому месту, где должно было появиться первое слово следующей строки. Оно было уже близко. Природа, передачи о природе, возможно, какое-то особое существо и ребенок. Джулиан чувствовал, как слово подходит все ближе и ближе. И когда оно придет, плотина будет прорвана, и мир уже никогда не будет прежним. Он почувствовал, что его пенис становится твердым.

Зазвонил телефон.

Телефон? В это время? Джулиан почти уже решил не поднимать трубку. Но лучше все-таки знать…

— Да?

— Джулиан? — Кто-то, кого он знал, но кто? Кто-то… кто-то… Хозяйка квартиры! Все, что было связано со стихотворением, немедленно исчезло. — Это Гейл.

Он взглянул на окно напротив. За занавеской двигалась тень. Напряжение спало.

— Гейл Бендер, — сказала она.

— Да?

— Надеюсь, я вас не очень беспокою. Я бы никогда не позвонила так поздно, но я увидела у вас свет.

Тень в окне увеличилась. Джулиан подумал, что неплохо было бы задуть свечи.

— Мне очень стыдно, но у меня в доме летучая мышь. Если честно, она залетела ко мне в ванную комнату. А я ужасно боюсь летучих мышей.

Джулиан вызвал в памяти образ Гейл: красно-черный пиджак и громоздкие сапоги. Могла ли такая женщина бояться летучих мышей? Больше всего она была похожа на инструктора по верховой езде, с которой Джулиан был раньше знаком.

— Не могли бы вы прийти сюда и помочь мне?

Джулиан снова затянулся.

Возможно, она приняла это за вздох.

— Пожалуйста, простите, что я вас беспокою.

Летучие мыши. Они были частью природы, а природа, похоже, имела какое-то отношение к стихотворению.

— Все в порядке. Я сейчас приду.

Он задул свечи, надел пальто. На первом этаже большого дома зажегся свет.

— Вы настоящий джентльмен, — сказала Гейл, открыв ему дверь. На ней был сиреневый халат, глаза были подведены и губы накрашены. Значит, она еще не ложилась в постель. Но в доме было темно. Следовательно, она уже собиралась спать и накрасилась перед его приходом.

— Вы, наверное, думаете, что я веду себя глупо. На самом деле, я только их и боюсь.

— Правда?

— Да. В детстве я была настоящим сорванцом. Играла больше в мальчишеские игры, чем в куклы. Раньше здесь была большая ферма: участок растянулся вдоль Транк-роуд до того места, где сейчас стоит кинотеатр. У моего отца было две сотни акров.

— Но вы так и не смогли привыкнуть к летучим мышам.

Гёйл помотала головой:

— Нет, хотя я, например, люблю птиц.

— Летучие мыши — млекопитающие.

— Я знаю. Может быть, именно поэтому я их не выношу. Они похожи на эксперимент Франкенштейна.

Джулиан улыбнулся. Ему нравилось говорить на такие темы. Гейл тоже улыбнулась. Она посмотрела на крошечную бородку под нижней губой Джулиана — название которой он так и не вспомнил, — и ее взгляд слегка изменился. Глаза Гейл — полное отсутствие какой бы то ни было оригинальности.

— Ведите меня к своей мыши.

Гейл рассмеялась. Ее дыхание пахло ликером, скорее всего, одним из тех сладких кофейных ликеров. Джулиан представил, как она, раскинувшись в своем халате на постели — а возможно, она была обнаженной, — пила «Tia Maria» или «Kahlua» прямо из горлышка и смотрела на его окно, в котором мерцали свечи. Он уже представлял себе ее спальню, хотя ни разу в ней не бывал.

Гейл поднималась по лестнице. Ее тело двигалось под халатом. Она, конечно, была крупной женщиной, но большую часть ее тела составляли мускулы. Джулиан чувствовал, как она напрягается под его взглядом.