Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 60

— Радиограмма из Москвы, — сказал он, подходя и протягивая бланк.

Хотя я уже не являлся начальником экспедиции, но ко мне еще обращались по старой памяти.

Я взял радиограмму.

В ней был ответ на мучивший меня и Андрея вопрос.

По решению правительства, экспедицию предлагалось возобновить будущим летом. Ледокол приказано поставить в док. Научную группу не расформировывать.

От сердца отлегло.

Значит, моя ошибка не отразилась на общем деле. Я был виноват, но только я один и платился за свою вину.

Радость моя была так велика, что я, не дочитав радиограммы, поспешил протянуть бланк Андрею.

— Москва предлагает повторить поход в следующем году! — сказал я с воодушевлением. — Тогда-то уж обязательно доберемся до Земли Ветлугина. Я рад, Андрей! Вот истинно мудрое решение. Верно?

Андрей шагнул поближе к фонарю, чтобы прочитать радиограмму.

В волнении я прошелся по палубе.

Ого! Теперь мы покажем маловерам! Учтем весь опыт первой экспедиции. Используем опреснители как вспомогательное средство. Кого бы ни назначили начальником экспедиции, это будет, наверное, опытный полярник, который поймет значение опреснителей.

— Леша!

Я оглянулся. Андрей смотрел на меня, держа радиограмму на весу.

— Ты все прочел, Леша? — спросил он странным тоном.

— Все! Почти все!

— Дочитай до конца.

Я встревоженно выхватил бланк из его рук. Неужели я чего-нибудь не понял? Разрешают второй поход или не разрешают?

В конце радиограммы стояло:

“Начальником экспедиции утвердить товарища А.Звонкова”.

— Совсем неожиданно для меня, — забубнил Андрей над ухом. — Ничего не знал об этом…

Я не дал ему закончить. Меня удивили и рассердили почти извиняющиеся интонации его голоса.

— Да ты в уме, Андрей? — сказал я. — Что это? Извиняешься передо мной? Утешаешь?.. Почему?

— Не утешаю, не извиняюсь, но…

— Послушай! Ведь это оскорбительно, пойми ты! Даже не в том дело, что мы друзья. Мы оба с тобой — советские люди, перед которыми одна цель… Возможны ли вражда или соперничество между нами?

— Да не горячись ты, Лешка! Я сказал только…

— Я рад, дурень ты! И за экспедицию рад и за тебя. За нас обоих!.. Значит, там, в Москве, доверяют молодым…

Степан Иванович, узнавший о радиограмме от Никиты Саввича, застал нас прогуливающимися по палубе и обсуждающими план второго похода.

— А мы прикидываем с Алексеем Петровичем, что доставить из Москвы, — сказал Андрей, увидев его. — Сети для ловли планктона подгуляли у нас. И батометров надо прикупить… А потом закажем с полсотни опреснителей! Помните, я рассказывал об опреснителях — веществе, которое вызывает выпадение солей из воды?.. Это его идея, Леши, Алексея Петровича! — поспешил добавить мой друг, ласково беря меня за локоть.

Через несколько дней Андрей вместе со Степаном Ивановичем и Вяхиревым вылетел в Москву, чтобы торопить химиков, работающих над получением химического состава, который мы условно назвали опреснителем. Союшкин еще накануне выехал в Москву поездом.

Мы с Синицким остались зимовать в Океанске.

Меня соблазнила возможность совершить в течение зимы несколько разведывательных полетов в район “белого пятна”. Кроме того, я считал, что обработку собранных во время экспедиции гидрологических и метеорологических данных удобнее проводить на берегу Восточно-Сибирского моря, то есть на самом пороге тайны.

Расположились мы на метеостанции Соленый Нос. Здесь на протяжении последних лет проводили систематические наблюдения над гидрологическим режимом моря, над формированием его льдов и т. д. Это было очень кстати для нас.

Частенько, воспользовавшись оказией (из метеостанции в город регулярно ходили машины), я заглядывал в док, где ремонтировали наш корабль.

Вся команда проявляла по отношению ко мне большой такт. Никто не топтался подле меня с выражением соболезнования, никто не засматривал сочувственно в глаза. Держались просто, по-деловому, как это умеют только мужественные, прямые, закаленные в невзгодах люди.

Ремонт подвигался быстрыми темпами. К началу лета “Пятилетка” должна была снова войти в строй.

А праздничные дни я проводил в доме Овчаренко.

Отличный он был человек! Как-то житейски просто и очень правильно понимал жизнь. Не потому ли все так удавалось ему?

Для окружающих начальник океанского порта был неисчерпаемым источником бодрости и энергии, работу свою делал быстро, с шутками и прибаутками, отдыхал весело, шумно.

Оказалось, что на покупку книг он тратит чуть ли не половину своей зарплаты. Я поразился, увидев его обширную библиотеку. Несмотря на занятость, читал Овчаренко очень много (обычно по ночам) и по самым разнообразным вопросам. Думаю, что привычку к систематическому чтению привил ему Петр Арианович.

Мне было приятно узнавать в Овчаренко Петра Ариановича, находить в характере, мнениях, привычках радушного, приветливого хозяина то, что сближало его с моим покойным учителем.

Я много думал в ту зиму также о Лизе.

У нас наладилась переписка. Я знал, что Лиза не любит писать (восторженное послание из “Подмосковной Атлантиды” было исключением из правила). Тем более дорожил я каждой ее строчкой.

Письма Лизы были коротенькие, но задушевные, ласковые. Мне очень важно было, что, несмотря на неудачу, несмотря на сделанные мною сгоряча промахи, Лиза продолжает верить в меня.

Она очень тактично показала это. К Новому году я получил посылку из Москвы. В маленьком фанерном ящике, как в детской игрушке, был еще ящик, и в нем футляр, а в футляре — компас-брелок, когда-то подаренный нам Петром Ариановичем.

Долгое время компас находился у нас с Андреем. Потом Лиза выпросила его на вечер, чтобы показать подругам. Так он и остался у нее — она вела сравнительно оседлый образ жизни, тогда как мы с Андреем кочевали с одной полярной станции на другую. Теперь компас-талисман вернулся ко мне. А ведь Лиза могла (и, пожалуй, должна была!) отдать его Андрею, с которым, наверное, встречалась в Москве.

Честное слово, я начинал понимать Андрея. Ну как не полюбить девушку с такой душой, такую умницу!.. Плохо только то, что в письмах ее довольно часто упоминался круглолицый и румяный музейный работник, брат подруги. Боюсь, что шансы Андрея были не слишком велики…

Сказать откровенно, делалось даже грустно, когда долго не приходило письмо от Лизы. Непроглядная полярная ночь была вокруг, над рейдом лежал туман, и в тумане звучали протяжные, глухие, нагоняющие тоску голоса ревунов…

Но, помимо Овчаренко и Лизы, помогала сама Арктика. Она причинила мне горе, она же и лечила его.

Расписание занятий на метеостанции было таким жестким, что для тоски, сомнений, скуки и прочих нежелательных переживаний просто не оставалось времени. Васечка даже начал ворчать на мой “деспотизм”, не понимая, что я поступаю так для его и своей пользы.

Однако даже за работой я не мог забыть странное предостережение Петра Ариановича, призыв, обращенный к нам из царской ссылки; “Спешить, чтобы застать!..”

“Спешить, чтобы застать!..” — эти слова все время звучали в мозгу. Иногда они звучали так явственно, точно кто-то повторял их над ухом в тишине.

А тишина вокруг была удивительная.

Все застыло, окоченело, замерло. Человек здесь слышал самого себя: не только свой пульс, даже свое дыхание — на морозе оно шелестит, замерзая.

Было очень холодно. Холод шел, казалось, отовсюду: от промерзшей до основания земли и из бездонного, ясного неба.

— Сияние, — негромко говорил Васечка.

На севере в черной глубине неба вдруг возникало облачко. Оно поднималось, легкое, почти прозрачное. Свет его становился все ярче и ярче.

Если ветер был не сильным и дул с севера, сияние продолжалось очень долго. Очарование его заставляло забывать о холоде.

Вот радужные складки тяжелеют, как бы отвердевают. Это свод пещеры, с которого свешиваются сталактиты. Вереница сверкающих разноцветных арок уводит куда-то вдаль, к таинственно темнеющей черте горизонта.