Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 42

Это был предпоследний день нашего пребывания в Океанске. Ночью получено было “добро” Москвы, то-есть разрешение на выход в море, а на другой день утром “Пятилетка”, осторожно разворачиваясь против ветра, двинулась мимо лесовозов вниз по реке. В толпе провожающих виднелась и невысокая, коренастая фигура нашего нового друга, которого мы успели полюбить за эти несколько дней. Он постоял на пирсе, помахал нам рукой, потом почти бегом кинулся к зданию порта.

Тотчас же по рее, свисавшей с мачты на крыше, помчались вверх сигнальные флажки: сначала флажок с тремя полосами — синей, белой и синей, за ним — треугольный, как бы перечеркнутый крестом, и, наконец, четырехугольный, с маленьким красным крестиком в центре.

Это был прощальный привет Большой земли. Согласно морскому церемониалу, Овчаренко желал нам счастливого плавания и удачи.

Разноцветные флажки побежали по реям лесовозов, замелькали, забились на ветру. Пожелание Овчаренко было подхвачено и повторено всеми океанскими пароходами, стоявшими на рейде.

Капитан Тюлин приказал поднять ответный сигнал: “Благодарю”.

Мы миновали Соленый Нос. В скулу борта тяжело ударила волна и разлетелась ослепительно белыми брызгами…

Глава вторая

НА ТРАВЕРЗЕ МИРАЖА

Туман уходил на запад.

Только низкая голубоватая дымка стлалась над морем, создавая странную зрительную иллюзию. Водная поверхность как бы приподнималась, море парило, как говорят на Севере.

И признака льдов не было на горизонте. Ледовый прогноз, полученный для восточной части моря Лаптевых, был благоприятным и полностью оправдывался.

Краски моря медленно менялись. Вначале оно было зеленоватого оттенка — сказывалась близость реки, — потом появились синие полосы. Чем дальше мы уходили в открытое море, тем гуще делалась его синева.

Жизнь на ледоколе налаживалась. Под ровный гул машин проходило в кают-компании комсомольское собрание — Степан Иванович рассказывал молодым морякам о задачах экспедиции и о выдающемся русском ученом П.А.Ветлугине. Мерный голос его, доносившийся через открытые иллюминаторы на палубу, заглушался по временам сиплым сорванным голосом завхоза, который распекал кого-то у камбуза12.

Капитан похаживал по мостику, невозмутимо-спокойный, широкоплечий, заложив руки за спину. Маленькие светлые глаза его щурились, что было признаком хорошего настроения. Капитана радовали чайки.

“Если чайка села в воду, жди хорошую погоду”, — такова старая примета поморов. А чайки, которых было видимо-невидимо вокруг, садились на воду. Правда, покачавшись на отлогой волне, они тотчас же снимались и принимались снова кружиться у борта корабля. Это птицы-попрошайки. И голоса у них были какие-то плаксивые, жалостные. “Подайте на пропитание, подайте”, — словно бы клянчат они, провожая корабль.

Из штурманской рубки на мостик поднялся Сабиров (на “Пятилетке” он совмещал обязанности штурмана и старшего помощника).

Глядя на него и на капитана, сблизивших головы над картушкой компаса, я вспомнил рассказ Сабирова о том, как Федосеич в свое время вырабатывал в нем характер моряка.

Тогда молодой казах только закончил мореходное училище и служил штурманом на танкере, которым командовал Федосеич. Караван кораблей шел в Архангельск. При подходе к Северо-Двинскому маяку на танкере Сабирова вышла из строя одна из машин, что затруднило маневрирование. Начальник каравана дал семафор: “Рекомендую взять лоцмана”. Федосеич ответил: “Мой штурман впервые ведет корабль. Чтобы не портить его характер, прошу разрешения лоцмана не брать”. Ответ — “добро”, то есть “разрешаю”. И танкер благополучно вошел в Северную Двину.

Сабиров любил при случае вспомнить эту историю.

— “Крестным батькой” моим стал! — с гордостью заканчивал он. — Умница! Бывалый! Понимает, как человеку важно начать!

Между тем Федосеич был очень осторожным судоводителем. Я убедился в этом, когда обсуждали вопрос, каким проливом пройти из моря Лаптевых в Восточно-Сибирское море. Проливу Дмитрия Лаптева Федосеич предпочел пролив Санникова, хотя тот был расположен севернее.

— Глубины больше, а значит, и плавание безопаснее, — кратко сказал он.

Потом, видимо решив, что недостаточно обосновал свою мысль, подкрепил ее поморской поговоркой:

— Старики говорят: “Моря не бойся — горы бойся…”

В положенный срок слева по борту остался остров Столбовой, а спустя несколько часов открылся и мыс Медвежий.

“Пятилетка” находилась посреди обширного архипелага Новосибирских островов. На юге за пеленой тумана прятались острова Ляховские. На севере темнела полоска земли. Когда мы приблизились к ней, стали видны полосатые от снега склоны острова Котельный, где я когда-то зимовал.

Это и был пролив Санникова.

Навечно закреплена на карте память об отважном и пытливом русском путешественнике якуте Савинкове, передовщике13 артели зверопромышленников.

Сам Санников был очень скромен. Он не дал своего имени открытому им острову Столбовому. Имя его получил пролив, а также загадочная земля, то возникавшая, то исчезавшая на географической карте.

Санников, по его словам, видел ее с северной оконечности острова Котельный.

Было это в начале прошлого столетия.

Почти полтора века с той поры спорят ученые о том, правду сказал Санников или ошибся. Несколько известных русских путешественников, отправившись следом за якутом-передовщиком, подтвердили, что земля есть, что они тоже видели землю. Бесстрашный Толль даже погиб во время ее поисков.

В наши дни правдивость Санникова горячо отстаивал знаменитый геолог академик Обручев. Он считал, что земля находится между 78-м и 80-м градусами северной широты и 140-м и 150-м градусами западной долготы. Указывались, таким образом, даже координаты.

Уверенность в существовании земли была так велика, что во время одной советской высокоширотной экспедиции везли на корабле зимовщиков, чтобы “попутно” ссадить на Земле Санникова. Но корабль прошел по чистой воде. Нигде в ноле зрения не было и признака суши.

Сейчас мы пересекали условный меридиан Земли Санникова.

— Знаете ли наше место, товарищи? — спросил я научных сотрудников за ужином.

В кают-компании поднялся разноголосый шум:

— Знаем! Конечно, знаем… Миновали Котельный… Проходим Землю Бунге… Скоро Новая Сибирь…

— Почти верно…

— Как это — почти?

— Вы не назвали еще одну землю. Лежит севернее этих островов.

Наступило молчание. Молодые научные работники недоуменно переглядывались. Степан Иванович усмехался в усы, доедая компот.

— Гипотетическая земля, — подсказал я.

— А! Земля Санникова!.. Кто-то пошутил:

— Наш корабль находится на траверзе миража…

— Миража? Ой ли! — задорно ответили ему. — А может, не миража…

Завязался спор. Эти два слова “Земля Санникова” я бросил, как яблоко раздора, и ушел улыбаясь. Неотложная работа ждала меня. Трудно вообразить, какое множество разнообразных каждодневных хлопот одолевает начальника полярной экспедиции!..

Я работаю уже больше часа, но шум спора продолжает доноситься ко мне — моя каюта помещается в том же коридоре, что и кают-компания.

— Мираж! Бред! — авторитетно произносит тонкий, очень знакомый мне голос. У него получается раскат на букву “р”, так что “бред” звучит, как “бррэд”. — Привиделась Савинкову земля!

— Как же привиделась? Что вы! — возражают ему. — Ведь Санников видел две земли. Одна оказалась на месте. Через полвека наткнулись на нее.

— Остров Беннета?

— Да… А вторая почему-то исчезла, растаяла, испарилась. Почему?

— Вот вы сказали — мираж! — подхватывает второй защитник Земли Санникова. — Но что же это за мираж, который всегда возникает в одном и том же месте?.. И Толль видел гористую землю…

— Насчет гор помолчали бы, — прерывает самоуверенный голос. — Толль определил их высоту в два с половиной километра. Каково? Да в этой части Сибири таких гор и на материке нет.