Предостережение - Лигачев Егор Кузьмич - Страница 56

Разобравшись во всем этом, я пошел к Юрию Владимировичу Андропову и рассказал о своих «расследованиях», предложив повсеместно ликвидировать это аморальное наследие. Андропов поддержал мои предложения по борьбе с подношениями руководителям, с застольями, которые устраивали для них во время командировок. И в тот период удалось со всем этим покончить. Люди на местах с облегчением вздохнули. Теперь не надо было искать средства для подарков, всячески изворачиваться, расплачиваясь за обильные угощения.

Киевский инцидент стал широко известен. И с тех пор никто не пытался чем-либо одаривать меня. Из командировок я привозил только цветы и еще — фотографии на память.

Впрочем, со временем я в некоторых случаях стал замечать, что особая моя непримиримость к подношениям становится причиной буквально ненависти ко мне со стороны отдельных людей. Не называю фамилий, потому что это было бы равносильно подозрению в мздоимстве, а я не вправе предъявлять бездоказательные обвинения. Но, повторяю, я все чаще стал замечать, что мое категоричное отрицание любых подношений кое-кого раздражает, оно как бы колет им глаза, для этих людей я — чужак. Они готовы простить мне что угодно, только не это. И уж совсем было бы замечательно, — с их точки зрения, — запачкать, замарать мое имя[1]1.

Да, все, с кем мне приходилось работать в последние годы — в ЦК или в командировках, — тоже хорошо узнали мою щепетильность во всем. К тому же я не принимаю спиртного и не числюсь среди любителей «великокняжеских» охот. Надо обладать поистине темной душой, чтобы обвинить меня не в чем-нибудь, а именно в коррупции.

И все-таки это случилось.

Невероятно, но, увы, выступление следователя по ленинградскому телевидению было свершившимся фактом. Неужели он заставит усомниться в моей честности? Как восприняли это члены Политбюро? Наконец, каково мнение Горбачева? Я не сомневался, что он поддержит меня, подбодрит.

Субботний вечер в семье был безнадежно испорчен. А на следующий день, на воскресенье, был назначен отлет Горбачева в Китай. Чтобы проводить его, все члены Политбюро соберутся во «Внуково-2». И я решил завтра же прямо в аэропорту внести в происшедшее ясность.

Процедура проводов и встреч Генерального секретаря ЦК КПСС сложилась давно. По прежней инерции в 1985—1986 годах в аэропорту каждый раз собирались не только члены Политбюро, но и кандидаты, секретари ЦК КПСС. Однако после 1985 года, когда общественное сознание постепенно раскрепощалось, многолюдные проводы стали вызывать недоумение, в ЦК пошли сердитые письма. И на одном из заседаний Политбюро Горбачев поднял этот вопрос, предложив изменить старую процедуру. В тот раз мы договорились так: в поездки по стране Генсека будут провожать только находящиеся в Москве члены Политбюро, а при зарубежных поездках будут по-прежнему собираться все члены партийного руководства.

Обычно о дне и часе проводов накануне оповещал общий отдел. Съезжались, как правило, порознь, минут за 20—30 до назначенного срока. И там, в холле небольшого правительственного аэропорта «Внуково-2», начиналась интенсивная работа — да, да, работа! Шел очень активный обмен мнениями, здесь же договаривались, как решать те или иные вопросы, требовавшие взаимодействия нескольких членов ПБ. В общем, эти минуты для каждого члена Политбюро были необычайно полезными. Не будет преувеличением сказать, что процедуру проводов Генерального секретаря мы превращали в истинно деловую встречу между собой.

В назначенное время приезжал Горбачев. Минут десять мы уточняли два-три вопроса, связанных с поездкой. Михаил Сергеевич делился с нами дополнительными соображениями о том, какие проблемы намеревается поднять в поездке. Мы высказывали к ним свое отношение. А затем все шли провожать Генсека к трапу самолета.

На следующий день в газетах обязательно появлялась официальная фотография проводов. Знаю, эту фотографию с большим вниманием изучали многие люди не только у нас в стране, но и за рубежом: по тому, как выстраивались вокруг Генсека члены Политбюро, пытались определить расстановку сил в политическом руководстве. Это тоже давняя традиция.

Известно, что при Брежневе у каждого члена Политбюро было свое место на трибуне Мавзолея в дни политических и государственных праздников, а также во время официальных церемоний, и он это место не уступал.

Люди, знавшие кремлевские «правила» тех лет, пытались с такой же меркой подходить к изучению официальных фотографий и после 1985 года. Однако, скажу откровенно, ни я, ни мои товарищи по Политбюро вовсе не стремились встать поближе к Генсеку, демонстрируя тем самым свое влияние. Все образовывалось как-то само собой. У Горбачева была иная тактика: он просто брал под руку кого-либо из членов Политбюро или заговаривал с ним по пути к трапу самолета, и это в итоге определяло наши места на фотографии. Брежнев предоставлял своему окружению право состязаться за близость к нему. Горбачев выделял близких людей сам.

Так складывалась процедура проводов Горбачева. Процедура встречи была несколько иной. Но о ней речь пойдет особо, в главе под названием «Тбилисское дело».

Нужно ли объяснять, с какими чувствами ехал я в воскресенье, 14 мая, во «Внуково-2», чтобы проводить Горбачева в Китай? Мысленно прокручивал разговор с Михаилом Сергеевичем, но все вышло совсем-совсем иначе, чем я предполагал.

Горбачев прибыл за несколько минут до отлета. Поздоровался со всеми, перекинулся несколькими репликами. И уже на ходу, перед тем как идти к трапу, подошел ко мне, сказал:

— Егор, я знаю о выступлении по телевидению. Ну что ж, это надо пережить…

И все.

Признаться, я ожидал чего-то более определенного. Что значит «пережить». Верит Горбачев в предъявленное мне обвинение или отвергает его? В жизни мне довелось пройти через многие испытания, характер закалился, раскисать я не собирался. Мне нужны были не советы, а моральная поддержка. Мне хотелось услышать, что в мою честность верят, а выступление следователя считают недобросовестным.

Увы, ни того, ни другого я не услышал. Позже, когда ехал домой, что-то очень тягостное, неприятное начало наполнять душу. Я не мог сформулировать, не мог точно выразить, что это было. Я не мог в тот момент предвидеть последствий случившегося. Но хорошо помню, что испытывал такое чувство, будто получил удар в спину.

Рашидов

Впервые мы познакомились с Андроповым в феврале восемьдесят третьего, когда я пришел к нему для решения одной из нефтяных проблем.

Как раз накануне «Известия» опубликовали статью о том, как в Томске воюют с «заседаловкой», с бюрократией, как заботятся о деловом стиле работы, и Юрий Владимирович, покончив с нефтяным вопросом, заговорил о статье, стал допытываться о деталях. И хотя речь шла, казалось бы, о конкретном, частном вопросе, я сразу, как говорится, между слов, ощутил, что Андропову известно обо мне достаточно много.

Вообще говоря, ничего странного, загадочного в этом не было. Человек большого политического опыта, да вдобавок много лет проработавший на посту председателя КГБ, должен был не только хорошо знать руководящие кадры страны, но и объективно их оценивать. В этом заключались его сила, его преимущество. Было просто смешно, когда на Западе подняли истошный крик по поводу того, что Генсеком у нас стал бывший шеф КГБ, а значит, мол, дело повернется к завинчиванию гаек. Многие крупные политики США прошли через должность директора ЦРУ, в том числе президент Буш.

Возвращаясь к той первой встрече с Андроповым, могу сказать, что она была истинно рабочей, вопросов личного характера он мне не задавал. Правда, потом я узнал, что в тот же день Юрий Владимирович выступал перед заведующими отделами ЦК и в качестве примера борьбы с «заседаловкой» приводил Томскую парторганизацию.

А месяца через полтора меня вызвали к Андропову, и он предложил мне, как я уже писал, возглавить один из ключевых отделов ЦК — партийной работы.