Журнал «Если», 2004 № 02 - Рид Роберт - Страница 17

Удивительно, но Октябрьская революция поначалу не вызвала какой-то особой реакции у западных фантастов. В 20—30-е годы жизнь в СССР европейцы и американцы воспринимали вроде экспериментов с созданием коммунистических общин по типу «Икарии» Этьена Кабе. И осознание это порождало те же ощущения: «Блажь. И закончится блажь таким же пшиком и крахом, как и у Кабе». Поэтому коммунистическая риторика раннего СССР никак не трогала западных фантастов — ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Они воспринимали большевистский эксперимент как окончательный поворот страны к привычному обществу, построенному по западному образцу. Русские герои, изредка попадающиеся в американской фантастике 20-х годов, оказывались либо тривиальными преступниками без всякой «идейной подкладки», как Павлов и Зверев в книгах Э.Р.Берроуза о Тарзане, либо заграничной версией традиционного «сумасшедшего ученого», как профессор Маракинов в «Лунном бассейне» А.Меррита.

Исключение составляют писатели, ориентированные на военную фантастику. Однако и в их сочинениях отсутствует понимание сущности коммунизма как альтернативы цивилизации. СССР рассматривается в ряду империалистических держав, чья политика допускает самые странные метаморфозы в зависимости от господствующих интересов и политического расклада сил. Место «архетипического врага» все еще зарезервировано за Германией. О новой войне между этими государствами в середине XX века написаны, например, «День гнева» Д.О'Нила или «Газовая война 1940 г.» Н.Белла.

«Холодная война» привлекла внимание к СССР как к возможной смертельной угрозе для стран Запада, способной прекратить само существование западного мира. Произошло это во многом под влиянием шока, с которым западная цивилизация обнаружила, что обреченная, казалось бы, на неизбежный крах утопическая «блажь» обернулась монстром, обладающим многомиллионной армией и ядерным оружием. В годы «холодной войны» СССР стал напоминать стихийное бедствие. Ураган, землетрясение, смерч. А по накалу отторжения и неприязни — Годзиллу. Необходимо было как-то реагировать на этого «монстра», на его попытки пожрать все оставшееся некоммунистическое человечество.

Образ советской реальности и советского гражданина как страшного, почти инопланетного существа, противостоящего человеческим нормам, возник в западной НФ именно в годы «холодной войны». Он был таким же ее порождением, как шпиономания или маккартизм. Только более стабильным, потому что инерция литературного образа оказалась сильнее, нежели сиюминутные политические конструкты.

Пригодился и старый персонаж зловещего немца. Его попытались пересадить на русскую почву.

Однако абстрактный немец мог соответствовать архетипическому портрету врага либеральной цивилизации: представитель феодальной, рыцарски-европейской и орденской культуры, «черный всадник», готовый умереть за своего властелина Саурона. Демонизировать русского оказалось труднее. В годы второй мировой войны пропаганда изображала советских солдат в роли благородных союзников «свободного мира». Кроме того, существовала устойчивая литературоведческая традиция, внушившая совершенно иное представление о русских — мягких, не вполне адекватных людях типа Родиона Раскольникова и Платона Каратаева.

Поэтому для послевоенной западной фантастики характерными стали сразу два типажа. Первый — это «зловещий русский», чудовище, мечтающее о завоевании мира. Создавая его, большинство фантастов просто делало очередную кальку с немца. Изготовлялся «злой русский» по тем же самым рецептам, по которым создавались злодеи в предшествующую эпоху. На страницах НФ-книг появились шеренги абстрактных врагов — злых, жестоких и примитивных.

Традиционный образ «имперского злодея», срисованный с научно-фантастических карикатур на немцев, слегка развила «правая» западная НФ (то есть восходящая к Хайнлайну и склонная к либертарианским идеям). Возник тип коммунистического фанатика, мерзавца, угнетающего других русских, используя социалистические идеи в качестве предлога для оправдания насилия. Но этот типаж оказался еще более картонным, нежели традиционный «злой русский».

Любопытно, что подобный стереотип, в общем-то, вторичен по отношению к шпионским романам. Хотя и там он восходил не к реальности, а к массовым штампам. Например, генерал Грубозабойщиков в романе «Из России с любовью» Я.Флеминга — копия благородных и бесстрастных русских из романов Жюля Верна. Только с обратным знаком — все плюсы поменялись на минусы.

Но сформировался и другой образ русского, восходящий к литературным представлениям о России — к типажу Платона Каратаева, всегда вызывавшего удивление у американских филологов или писателей, изучающих мировую литературу. Выглядит он более «лестно», нежели злодеи-садисты из СМЕРШа. Хотя остается столь же искусственной конструкцией. Это, например, рубахи-парни, вроде Петра Якова из «Молота Люцифера» Л.Нивена и Д.Пурнелла или Олега в «Танцовщице из Атлантиды» П.Андерсона. Движимые почти неконтролируемыми эмоциями герои способны как на искренние и славные поступки, так и на откровенную глупость. Поэтому для доброжелательных, но недалеких русских необходим умный и выдержанный руководитель-англосакс.

Использовались в западной научной фантастике и еще более старые «разработки». Так в НФ-романах второй половины XX века по-прежнему продолжали появляться изобретенные еще Жюлем Верном портреты холодных образованных русских. Они с презрением относились к коммунистической власти, но мирились с ее существованием; эстетически не переносили позднюю «Красную империю», но не видели или не желали видеть путей борьбы, поскольку предполагали, что «может быть еще хуже». Достаточно пролистать хорошо знакомый нашему читателю роман Г.Бира «Эон», чтобы обнаружить сразу два таких персонажа — благородного майора Мирского и злобного политрука Белозерского.

Эстафету в сотворении «кошмарной России» подхватили в 60-х годах XX века фантасты «Новой волны» и их более поздние последователи. Левая идеология, породившая «Новую волну» и баррикады на улицах Парижа в 1968-м, проповедовала отрицательный взгляд на любую государственность. В этой ситуации Россия оказалась «плохой» не потому, что была Советской, коммунистической, а просто потому, что являлась сверхдержавой. Для апологетов «Новой волны» Советский Союз был еще и примером искаженного воплощения социалистических идей. Россия ставилась на один уровень с США, что, например, активно подчеркивал Н.Спинрад в романе «Люди в джунглях». А следовательно, будущего у такого общества в глазах «леваков» просто не было.

В западной «твердой» НФ русским, включенным в единую систему Мирового государства или Галактической империи, предлагалось только два варианта карьеры. И оба варианта были связаны с изначальным представлением о России как о глубоко милитаризованной и бюрократической стране.

В большинстве научно-фантастических романов о далеком будущем россиянин выступает либо в качестве бюрократа, более или менее важной шестеренки государственной машины (например, Габриэль Колчев из «Падения Гипериона» Дэна Симмонса), либо как армейский служака, достигший армейских или флотских (космофлотских, разумеется) высот исключительно благодаря своей исполнительности, преданности государственной идее и верности уставу. Подобные персонажи широко представлены у Д.Пурнелла и Л.Нивена в цикле о «Совладении». Вспомним адмирала Лермонтова в сольном романе Пурнелла «Наемник» или вице-адмирала Кутузова в знаменитой книге соавторов «Мошка в зенице Господней».

Недолгий период интереса ко всему советскому, вызванный перестройкой в конце 80-х годов XX века, не успел породить сколько-нибудь значительных книг. Отдельные произведения, вроде «Русской весны» Спинрада или «Чернобыля» Ф.Пола, свидетельствовали лишь о том, что писатели попытались выпятить образ рубахи-парня, перестав акцентировать внимание на «кровожадных злодеях».

Осмысления не произошло, потому что наступил 1991 год. И западным фантастам, чтобы писать о России, необходимо было учитывать совершенно новые обстоятельства — превращение СССР в РФ, могучей и пугающей сверхдержавы — в бедное государство, всеми силами борющееся за простое выживание.