В царстве тьмы (Грозный призрак, В шотландском замке, Из царства тьмы) - Крыжановская Вера Ивановна "Рочестер" - Страница 38

Князь хлопотал обо всем и послал даже телеграмму тетке Заторского, сообщая ей о печальном событии и спрашивая ее распоряжения: хоронить ли его в Ревеле или отправить тело в Петербург.

Когда Мэри очнулась от своего продолжительного сна и осознала случившееся, у нее сделался приступ такого безумного отчаяния, в котором впервые вылилась вся необузданность ее пылкой натуры. Она каталась в истерике, рвала на себе волосы и обвиняла Небо в жестокости и несправедливости.

Подле нее была Елена Орестовна, которой князь сообщил всю правду и то, что Мэри потеряла жениха, но та уже подозревала истину раньше. Кроме того, Елецкий посоветовал не оставлять молодую девушку и удалить прислугу, чтобы Мэри, несмотря на свое обещание, не выдала истины в припадке отчаяния.

Тетушка дала пройти первому параксизму и когда, вслед за истощением сил, настало невольное успокоение, старалась подействовать на Мэри путем убеждения, стыдя за проклятия и бешеное отчаяние, которое каждую минуту могло опорочить, если не совершенно уничтожить, поступок любимого человека, искупившего свои заблуждения истинно христианской кончиной.

Стратегия и вразумительные, строгие слова Елены Орестовны не преминули оказать воздействие на пылкую Мэри, а когда вечером состоялась первая панихида, она присутствовала на ней, правда расстроенная и бледная, как призрак, но, тем не менее, не выдала ничего, что могло бы повредить барону. А тот тоже присутствовал, но к концу службы ему сделалось дурно и его увели. Лили опустошила все оранжереи и сад, и свежие цветы душистым покровом одели усопших: даже для Фени с Акимом она сплела венки и послала.

Настала ночь и в большой зале читальщик, средних лет человек, однозвучно тянул псалтырь. Большие свечи в серебряных подсвечниках, расставленные вокруг катафалка, тускло освещали покойную. Ее лицо было покрыто газом, потому что даже смерть не могла придать искаженным чертам баронессы выражение того ясного и величавого покоя, какое великая избавительница обычно налагает на бренные останки тех, кто постиг великую загадку бытия.

Едва пробило полночь, как вдруг читальщик ощутил холод и подумал сходить за пальто: ему показалось, что ветром открыло окно и студеный порыв его пронесся по зале, так, что пламя свечей заколебалось.

Жуткое, не испытанное до сей поры чувство охватило его: он намеревался уйти из залы, но вдруг ослабел и на минуту прикрыл лицо руками. С усилием поборов слабость, он выпрямился, услышав странный шум, точно это был треск вперемешку с глухим рычанием. В ту же минуту он вытаращил глаза и, онемев от ужаса, увидал небывалую картину.

В двух шагах от него, озаренный широким, кроваво-красным сиянием по ступенькам катафалка всходил огромный тигр. Потом он поднялся на задних лапах, оперся передними о грудь покойной и фосфорически горевшие глаза его смотрели на читальщика хищным взглядом. А позади тигра был виден витавший словно в воздухе образ женщины с кожей бронзового цвета, распущенными волосами и украшенной драгоценностями. В поднятой руке видение держало что-то красное.

Дикий вопль безумного ужаса вырвался у читальщика. Словно сквозь дымку ему казалось, будто страшный зверь отступил, тогда как голая женщина, окутанная, точно покрывалом, иссиня черными волосами, носилась в кровавом тумане. Затем он потерял сознание.

Его крик переполошил находившуюся вблизи прислугу.

Иван первым вбежал в залу и еще видел, как голова тигра высилась над мертвой, которую он словно расталкивал. А потом все исчезло.

Паника распространилась по дому. Никто из людей не хотел оставаться и с большим трудом удалось уговорить их побыть до отъезда семьи, назначенного немедленно после погребения баронессы. Часть прислуги согласилась, но многие положительно бежали, и ни один не захотел даже касаться покойной, тело которой нашли перевернутым вниз лицом с глубоким укусом на груди.

Понятно, как угнетающе действовали на барона все эти происшествия, а потому он лихорадочно спешил поскорее уехать из злополучного места, будившего в нем воспоминания о драме, несчастным героем которой он оказался.

В парке, вблизи от замка, находилась родовая капелла со скелетами последних фон Козенов старейшей линии. Здание было воздвигнуто в конце восемнадцатого столетия и там оказались свободные места: ввиду недружелюбного настроения людей и желая поскорее покончить с семейным скандалом, барон решил схоронить жену в этом склепе. Днем получили телеграмму из Петербурга от компаньонки тети доктора: она сообщала, что по получении известия о смерти племянника у Софии Федоровны сделался апоплексический удар и в настоящее время она не в состоянии сделать какое-либо распоряжение. Других близких родственников нет, а где находятся дальние она не знает и просит поместить гроб в какой-нибудь ревельской церкви до нового указания.

По совету князя барон решил временно поставить гроб Заторского в родовом склепе.

На следующее утро, наскоро и без всякой торжественности, состоялось погребение.

Гроб Вадима Викторовича поставили у входа в склеп и от тела шел уже трупный запах, свидетельствующий о быстром разложении.

Вслед за тем, после полудня, уехала Елена Орестовна, забрав с собой Мэри, казавшуюся совершенно больной, и обоих детей с гувернанткой, а за ними последовал и женский персонал прислуги.

Барон оставался еще два дня. Несмотря на желание поскорее покинуть опротивевший ему замок, его задержали некоторые необходимые дела, а князь объявил, что не оставит его и пробудет в Петербурге до тех пор, пока барон не решит вопроса о своем дальнейшем местопребывании, после чего Елецкий намеревался вернуться в Лондон.

Вечером этого горестного дня оба они сидели в комнате князя и пили чай: печальный и совершенно подавленный барон тяготился идти к себе.

Они говорили о загадочных событиях последнего времени, о смерти Карла и видении читальщика, а затем князь рассказал о появлении призрака ливонского рыцаря, бывшего Действительно горевестником. Барон долго размышлял, а потом заметил, со вздохом:

— Будь все эти истории с тигром справедливы, это было бы ужасно. Но признаюсь вам, Алексей Андрианович, я не верю, что бедный Пратисуриа мог уже кому-нибудь вредить. Дело в том, что наша суеверная и глупая прислуга никогда не видела тигра, особенно столь живого с виду, а от страха у них явилась галлюцинация. Самое лучшее будет увезти статую в Петербург: пусть они стоят в музее. Я уже заказал стеклянную крышку на эту удивительную группу и…

— Ради Бога, откажитесь от вашего безумного намерения! Неужели вы хотите, чтобы и дети ваши стали жертвою вампира? — воскликнул с негодованием князь и таким убежденным тоном, что барон был несколько смущен.

Но он был из числа тех упорных и упрямых людей, которых сама очевидность не могла заставить изменить предвзятое мнение.

— Что же мне остается делать? Нельзя же, однако, уничтожить столь редкие и драгоценные предметы, так как вижу, что именно к этому вы и ведете речь, стараясь запугать меня, но до такой доверчивости и вандализма я не дойду.

— Самый глухой тот, кто не хочет слышать, а если вам недостаточно полученных уроков, обождите новых, — с негодованием возразил князь.

— Ну, ну, друг мой, не сердитесь, у меня и так довольно горя. Будьте снисходительны к моей археологической слабости. А для того, чтобы доказать вам, как высоко ценю ваше мнение, я оставлю здесь Пратисуриа и Кали, их накроют стеклом и, я убежден, что в таком виде они будут совершенно безвредны.

—

Слава Богу! Пусть оба эти чудовища, послы истинно дьявольской мести, по крайней мере останутся здесь.

—

Вы неблагодарный человек, князь. Бедная девушка любила до того, что пожертвовала жизнью, потеряв вас, и мысль ее отдать вам самое драгоценное — сердце и тигра — является мрачной, но глубоко трогательно-поэтичной. Если бы тигр был послом смерти, то он прежде всего обрушился бы на вас, а не на невинного сторожа, — заметил барон.