Восставшая из пепла - Ли Танит - Страница 45

Почувствовав себя готовой, я подошла к нему и пнула его в бок.

Он крякнул и проснулся. Глаза его сразу же сосредоточились на мне, затуманенные, сердитые глаза навыкате.

— Это ты, да? Чего же тебе надо?

— Встань, — велела я. — Пойди скажи караванщикам, что Сиббос требует правосудия за преступление против целительницы.

Он недоверчиво рассмеялся и перевернулся, приготовившись снова уснуть. Я взяла кувшин и вылила ему на голову остатки ледяной воды. Он сразу же вскочил, отплевываясь от воды и ярости. Еще миг, и он поднялся на ноги, с руганью надвигаясь на меня, с руками, готовыми оставить от меня мокрое место. Но он смотрел мне в лицо. Я почувствовала, как мои глаза расширяются, чтобы поглотить Герета и его жалкое маленькое сознание; и он тут же остановился как вкопанный, с отвисшей челюстью, неподвижным взглядом и все еще поднятыми руками.

— А теперь, Герет, — сказала я, — тебе пора узнать, что я нахожусь под защитой Сиббоса. Ты обесчестил меня и должен быть за это наказан. О, Сиббос! — воскликнула я. — Накажи этого человека.

Я подождала с миг, и Герет начал стонать. Я сказала:

— Бог поднес огонь к подошвам твоих ног. Они горят.

И почти сразу же лицо у него исказилось от боли. Он заорал и завопил, подпрыгивая на месте, хватаясь за ступни в тщетных попытках сбить несуществующее пламя.

Я наблюдала за ним, а затем сказала:

— Я заступилась за тебя перед богом, и он погасил огонь.

Тихо вскрикивая от расстройства, Герет бессильно опустился на мокрые одеяла.

— Теперь есть только прохлада и никакой боли, — уведомила я его, и он зарыдал от облегчения. — Но в следующий раз, — добавила и, — наказание будет более суровым и длительным. Мой хранитель, Сиббос, гневается на тебя. В будущем ты должен делать, что я тебе говорю, и не противиться мне. А теперь проснись, и не забудь.

Затем я подошла к нему и похлопала его по щекам. Транс покинул его глаза, но он все помнил и теперь в них таилось выражение предельного ужаса.

— Ты будешь мне повиноваться, Герет, — сказала я ему.

— Да, степнячка. Да.

— Не степнячка. Теперь и Уасти, ваша целительница. Ступай, скажи караванщикам, что Сиббос разгневан и требует суда. Скажи им, что он будет испытывать огнем. Он встал, завернулся в плащ и ушел нетвердой походкой.

Все казалось тогда таким легким, но меня вдруг охватил страх, что я забыла какую-то жизненно важную деталь, и мой план не сработает. Но он обязательно должен сработать.

Я уже взяла себе ее имя, и это привяжет их ко мне ее узами. Через некоторое время они перестанут замечать разницу между нами, словно я всегда была их целительницей. Что же касается испытания огнем, то такое зрелище им должно понравиться. Им очень захочется увидеть, как убийца корчится от боли, и поэтому они удержатся от разрывания меня на части, так как это испортит развлечение.

Отсутствовал Герет долго, и шум снаружи сбивал с толку. Наконец, явились пятеро его людей и знаком велели мне выйти. Я пошла с ними, удаляясь от убежища.

Толпа стояла там, где и раньше, и все же совсем иная. Они толкались, ненавидя меня. Несколько женщин выкрикнули проклятья, но, насколько я могла судить, на меня они не нападут.

Мы дошли до конца пещеры, где все еще стоял бог в красно-желтом и драгоценностях. Герет тоже стоял там, пожелтевший и нервный. Когда я подошла, он кивнул.

— Я им передал.

— Хорошо, — сказала я. — А теперь распорядись принести тело Уасти в ее деревянном кресле и поместить его перед богом.

Герет сделал, как я сказала, и поднялся громкий ропот. Женщины уже перевязали шею, омыли ее тело, одев его в черные одежды со всеми побрякушками и бусами, а потом прилепили к векам круглые черные диски, чтобы держать их закрытыми. Все это диктовалось их традицией, делалось из страха. Они страшились духов умерших, особенно убитых. Четверо людей Герета отправились за трупом, и возвращались они, чувствуя себя не в своей тарелке, с бледными лицами.

Толпа притихла и отступила, и многие женщины разразились плачем и проклятиями.

Уасти сидела совершенно окоченев, но это придавало ей определенное пугающее величие. Мне не понравилось то, что сделали с ее лицом, ибо они раскрашивают своих умерших словно кукол — белое лицо с красными губами и щеками и алые ногти. И все же во мне шевельнулось лишь отвращение к их обычаям — ничего больше. Эго была не Уасти, а лишь сухой сломанный стебель. Люди Герета поставили кресло и отступили, и она сидела там, глядя черными дисками своих глаз.

Я шагнула вперед и подняла руку, и раздалось глухое рычание.

— Вели им дать мне говорить, — сказала я Герету, и тот прикрикнул на них, а когда шум не прекратился, его люди, размещенные по всей пещере, тычками и толчками заставили всех умолкнуть.

— Вы считаете виновной меня, — крикнула я затем им. — Но я не виновата в этом зверском преступлении. Вы видите, что я не страшусь ни мертвой, ни бога. Вчера женщины терзали мое тело. Многие, думается, помнят, что они сделали, — сразу же раздались визгливые крики злобного согласия. — Тогда смотрите, — призвала я и, расстегнув застежки плаща, сбросила его и стояла там, нагая и исцелившаяся. По толпе пробежал шепот удивления. На мне оставили много тяжелых отметин, но на теле у меня не было ни царапины.

Затем одна девица протолкалась в первый ряд толпы, нырнула между охранниками Герета и закричала:

— Ты сделала это с помощью своего колдовства, злодейка! Не думай, будто собьешь нас с толку, стоя тут голая и бесстыжая в своей греховности. Это была девица, прислуживавшая Уасти, и толпа сразу же начала лаять с ее голоса. Герет снова прикрикнул, на этот раз без моей указки, охранники потолкались, и снова наступила тишина.

— Нет, — сказала я. — Бог убрал с меня следы ваших рук, дабы показать мою невиновность. Но я дам вам и другое доказательство. — По толпе пронесся шорох предвкушения. — Вели принести незажженный факел, — сказала я Герету, — и подставку для него.

Один из его людей принес факел из сложенной поблизости кучи, в то время как другой поспешил за подставкой. Напряжение в пещере нарастало, и задержка на время доставки вещей увеличила сгиб. Моя нагота тоже сбивала их с толку; сами они постеснялись бы раздеться при таком скоплении народа и даже немного смущались смотреть на меня.

Когда факел установили, наколов на шип подставки, я сунула вощеный фитиль в жаровню алтаря и зажгла его. Руки у меня дрожали, когда я повернулась к ним спиной и предстала перед Сиббосом, словно бы в молитве. Могла ли я это проделать? Ну, если и нет, то теперь уж слишком поздно. Я уставилась на ярко-голубой камень у него на груди, пока у меня не затуманились глаза, а в мозгу мало-помалу открылся путь — и я пошла по нему. Когда я повернулась к толпе, казалось, что я раздвоилась: во-первых, я сама, тяжелая словно во сне, сознающая свое тело лишь настолько, насколько его сознают в полусне, совершенно без всякого контроля над ним; а во-вторых, — существо холодное, будто кристалл льда опустили на макушку моего черепа, идеально контролирующее свое тело, как не могла этого сделать первая «я».

Я повернулась лицом к ним и положила свою руку на руку Уасти.

— Я не виновата в твоем убийстве, умершая, — провозгласила я, и все же не я, а другая «Я» — голос, вибрации которого я не ощущала в своем горле. — Если все так, как я сказала, пусть огонь не обожжет меня.

Я услышала, как они задержали дыхание, единое задержанное дыхание толпы, всех разом.

А затем я нагнулась вперед к факелу, и пламя лизнуло мне плечи, грудь и живот. Я совершенно не почувствовала жара; даже подожги оно меня, я все равно не должна бы его почувствовать, но этот желтый огонь скользил по моей коже, словно вода, и не оставлял никаких следов. Из толпы раздались крики и возгласы. Я выпрямилась, сняла онемевшими руками факел с шипа и провела им вверх-вниз по всему телу. Он пылал на моей коже, но без дыма. Шум снова спал. Стояла полная тишина. Тогда я вернула факел на шип, повернулась к богу и голубому камню и отключила охвативший меня транс. Произошло странное схождение двух частей меня — такое же быстрое и потрясающее в возвращении, сколь медленным и подобным сну было расхождение. Слух, зрение, обоняние и осязание сделались вдруг словно бы невыносимо острыми, почти мучительными, но у меня не было времени приходить в замешательство. Мое тело было целым, я доказала свою невиновность, и теперь настала пора для следующего шага.