Владыка Иллюзий - Ли Танит - Страница 33

Жрецы сонно бродили среди пыли и морозных узоров инея, размышляя о богах. Их приучили смирять плоть и воспринимать неудобства как часть послушания и служения. С такими ограниченными представлениями о чувствах они многое теряли. Они даже не заметили, как у них на глазах совершилось настоящее чудо.

Данизэль носила ребенка уже седьмой месяц. Но, как ни странно, не располнела. Ее живот был едва заметен, словно у женщины на третьем месяце беременности.

Красавица не стала менее подвижна или неуклюжа. Данизэль двигалась по-прежнему легко и грациозно, и волосы цвета лебединого пуха по-прежнему развевались у нее за спиной. Тень обещанного ребенка Азрарна светилась в ней, как огонек в масляной лампе, но никто из жрецов не обращал на это никакого внимания. А сама она не стала им рассказывать. Она бродила, как и прежде, среди храмов, а по ночам иногда гуляла в садах священного города. Не раз жрецы, молившиеся в сумерках, поднимали глаза и видели огромную тучу, мчащуюся по небу на черных крыльях. В полночь в некоторых рощах возникали странные видения, появлялись незнакомые ароматы, слышались обрывки мелодий. Днем Данизэль гуляла в тени, стараясь не выходить на открытые пространства, куда зимнее солнце тянулось слабыми, холодными лучами. В своем добровольном изгнании она не чувствовала себя одинокой. Когда красавица молилась с другими жрецами, им казалось, что она не видит их, ее братьев. На самом же деле они просто не понимали ее. Они любили небеса. Что же еще она могла любить? Искушенные, но равнодушные жрицы считали ее девственницей. Впрочем, ее свежесть, невинность и детское очарование не исчезли, скорее даже приобрели новую, доселе невиданную глубину.

Жители Белшеведа едва не пропустили то, что Данизэль собиралась им вскоре показать.

Но может быть, такое чудо, по законам небес, не могло свершиться незамеченным.

Однажды, через час после восхода солнца, послышался легкий шорох. Кто-то шел в Белшевед по дорожкам, и подземные полости эхом вторили шагам. Когда шорох стих, на западные ворота обрушился град ударов, как будто кто-то нетерпеливый стучал в них кулаками.

Зима никогда не была сезоном паломничеств, а значит, те, что собрались у ворот, пришли с худыми намерениями. Жрецы, эти безмолвные наблюдатели, непонимающе переглянулись и вновь посмотрели на гудящие ворота. Пожав плечами, они разошлись, не обращая больше внимания на шум снаружи.

За воротами послышались крики, перекрывающие завывания ветра:

— Впустите нас! Мы требуем суда и справедливости! Мы ждем ответа небес.

Жрецам, услышавшим крики, эти вопли показались святотатством. У богов никогда ничего нельзя было требовать.

Ворот не открыли.

Шум затих.

Ветер погнал полусгнившие листья по дорожкам вслед за жрецами.

Снаружи, в стороне от ворот Белшеведа, спорила негодующая толпа. У стен города расположились лагерем девяносто восемь человек. Среди них выделялись семь молодых женщин, державшиеся все время вместе. Это было неудивительно, поскольку каждая левым запястьем была привязана к соседке. Их волосы были распущены, глаза покраснели от зимнего ветра, слез и гнева. Они злобно бормотали что-то себе под нос.

Остальная часть толпы совещалась. Если бы не зима и ветер, можно было бы подумать, что все эти люди съехались сюда на летний праздник и теперь обсуждают, как приятнее провести время.

Позже днем с юга пришла другая толпа. Она мало отличалась от предыдущей. Три связанные между собой женщины шествовали под охраной десятка сильных мужчин. Увидев первую группу, вторая присоединилась к ней. Опять раздались голоса у ворот, но теперь уже никто не стучал.

В середине дня появилось еще две группы.

Ходил слух, что теперь около Белшеведа расположилось лагерем около четырехсот человек. Среди них оказалось семнадцать девушек, объединенных в группы по семь, четыре, три и три. Все они были связаны запястьями.

Но ничего необычайного в таком стечении народа не было: о месте и времени все четыре группы уговорились заранее. Необычайной оказалась причина, приведшая их под стены белого города в столь неурочное время года. По всем странам были разосланы гонцы с одинаковыми посланиями: «Молодые невесты во время брачной ночи убивают своих женихов. Одни это делают при помощи ножа, другие — яда, а большинство прокалывают несчастным головы через глазницы длинными шпильками. И все женщины-убийцы над телами своих мужей громогласно заявляли, что им велели сделать это боги Белшеведа. И даже один из богов лично наставлял их, обещая в награду взять себе в жены, Но бог, очевидно, не сдержал своего слова. „Это — ваши преступления! Вы помешали нам! Вы испортили все!“ — кричали женщины-убийцы своим отцам, свекрам и братьям, размахивая окровавленными орудиями преступления».

По деревням давно ходила легенда об одной девушке, которая не хотела замуж и была выдана насильно. Тогда она отказалась спать с мужем, и боги признали ее право на целомудрие. Так распространилась в народе история Данизэль. И теперь люди сочли, что их женщин охватило безумие, чье-то внушение пополам с глупой сказкой затмило их разум. Преступления были настолько схожи, что деревенскими жителями овладел настоящий страх: уж не возьмутся ли теперь все жены истреблять своих мужей прямо в постели? Люди связали преступниц и потащили их в священный город, словно маленькое стадо коз на жертвоприношение. Даже те, чьи сыновья и братья были убиты руками этих прекрасных женщин, не жаловались, а понуро брели за процессией, опустив глаза и сжав губы.

Но самих убийц, казалось, совсем не страшила возможная расправа. Они гордо шагали в центре толпы, а их распущенные волосы развевались за спинами, словно штандарты.

Каждая, разумеется, считала избранницей бога себя, а своих спутниц — жертвами какого-то недоразумения. Ни одна из них не питала ненависти к убитому мужу, — но и сожаления о содеянном тоже не испытывала.

Возбужденные и злобные, семнадцать девушек-убийц стояли среди безлистных рощ перед Белшеведом в толпе своих обвинителей, которые так и не добились ответа богов. Недовольство толпы все росло, и причиной тому были не только закрытые ворота.

Никто из деревенских жителей не бывал в этих местах в холодное время года. Паломничества всегда совершались в начале лета. Сейчас они впервые увидели Белшевед во всей его наготе, в стылой холодности, с оголенными садами и коричневой пылью песка, ползущей вдоль стен. Люди почувствовали себя обманутыми.

Ночь пришла, окутав всех своим тяжелым темным дыханием, на землю спустился жгучий холод. Высокая луна слепо пялилась голубыми глазницами, и даже костры, зажженные на ночь, казались холодными. Тепло и вера сменялись стужей и отчуждением. Люди совещались там, где еще недавно можно было только преклонять колени.

— Мы не получим ответа из Белшеведа. Мы должны решить дело сами.

— Конечно, если бы боги действительно приказали нашим дочерям совершить такие жуткие преступления, они бы уже заговорили с нами!

— Ваши дочери — дикие кошки! Мой мальчик умер ужасной смертью. Они должны быть наказаны. Здесь и сейчас. Нет нужды испрашивать богов о том, как закрепить веревку на дереве!

— Да, кажется, богам просто нет до нас дела. Они не желают, чтобы мы их беспокоили.

Пришедшие к стенам святого города пролили много слез, они часто ссорились и дрались, рассыпая проклятия направо и налево. После обмена бранью и тумаками собравшиеся приняли решение: «На рассвете все семнадцать женщин будут повешены на деревьях в ста шагах от города и останутся висеть там до знака свыше». Такой постыдной казнью они собирались осквернить священное место, откуда столь тщетно ожидали помощи. Люди мстительны и любят срывать злость на невинных.

Девушки-убийцы все еще были связаны между собой. Согнувшись, они сидели у отдельного маленького костра. Когда к ним подошли мужчины — огласить решение старейшин, — девушки подняли головы.

Одна из них, с рыжевато-коричневыми волосами, с вызовом уставилась в полные ненависти глаза отца своего убитого мужа.