Владычица Безумия - Ли Танит - Страница 41

Еще шестнадцать лет и половину от этого срока правил Кураб в Неннафире, и вот ему исполнилось сорок лет. Он правил в блеске и славе, и ни один его подданный не обращал против него своего гнева. И, хотя его правление было на редкость кровавым и деспотичным, все звали его «наш добрый король» и никто не мог сказать про него дурного слова.

И все эти годы в его конюшнях под королевским седлом бывали только кобылы или мерины. Ни один жеребец и близко не подпускался к королевскому двору.

Однажды утром Кураб отправился на охоту. За цветущими садами и пашнями вдоль реки простирались заливные луга с ясными, солнечными рощами, в этих рощах жили голубые барсы, а на лугах паслись газели с белоснежной шкурой, ценившейся на вес золота. Но в этот день охота оказалась неудачной, и король становился все мрачнее, а чем кончалось такое его дурное расположение, знала даже последняя борзая его своры. Наконец, уже на закате, у небольшого пруда, заросшего высокой осокой, король увидел желанную добычу: белую, как самый белый снег, молодую газель, с черной звездочкой во лбу.

Вся охота тотчас поднялась на нее, и газель помчалась прочь, как белая стрела. Ловчие и свита старались, как могли, ибо помимо азарта охоты их вело желание угодить своему государю. Ибо от удачного исхода дня зависела их жизнь. Но газель летела среди равнины, словно вечерний ветер, быстрая и неуловимая, уводя их все дальше и дальше на запад, в то время как за их спинами солнце уже коснулось верхушек травы.

И все же ловчие скакали за желанной добычей, и бросали копья, и стреляли из луков. Но каждый раз газель уходила от выстрелов и ударов и неутомимо неслась все вперед и вперед. Вскоре, на третьем или четвертом часу этой погони, лошади начали выбиваться из сил. Солнце заперло за собою ворота дня, и ночь вползла на небо, рассыпав булавки звезд.

Один за другим всадники бросали поводья и останавливались, ибо их кони не могли далее нестись за неуловимой дичью. И только король нахлестывал и нахлестывал своего коня. Его свита не осмелилась предложить ему прекратить погоню, но сама предпочла спешиться, чтобы не загнать вконец своих лошадей, и теперь шла на запад вслед за господином, сильно отстав. А белая газель и ее преследователь, неутомимые и не видящие ничего вокруг, умчались вперед и пропали во тьме ночи.

Кураб очень не любил, когда кто-то или что-то ускользало от него. Он был упрям и капризен, и чем неодолимее казалось препятствие, тем яростнее он добивался желаемого. Он думал, что в конце концов загонит волшебную газель, но та, казалось, даже не утомилась и продолжала нестись вперед, словно белый сполох. И тогда Кураб, возможно, в шутку, возможно, всерьез, добавив немного колдовства, позвал ее: «Моя нежная козочка, все, что я хочу, это быть подле тебя! Позволь мне подойти поближе! Единственное мое желание — это оградить тебя от стрел и копий остальных охотников!»

И, к изумлению и ужасу Кураба, ветер донес до него внятный ответ: «Не старайся, Кураб, я знаю, что ты лжешь! Это я научила тебя льстивым и лживым речам и по-прежнему помню, как ты отплатил мне за это!»

Волосы короля встали дыбом, он похолодел, затем облился потом, затем похолодел снова. Ибо голос, который он слышал, принадлежал его матери.

Воспользовавшись его замешательством, газель нырнула в небольшую рощицу и белой вспышкой пропала среди деревьев. Кураб обогнул рощу, но не увидел ни самой газели, ни ее следа в высокой траве. Войдя под сень деревьев, он не нашел своей дичи и там.

«Колдовство, — пробормотал король, делая знак, охраняющий от порчи. — Или призрак этой суки. Пожалуй, я нынче же принесу богатые дары жрецам и совершу возлияние над ее могилой.»

Он остановил своего коня, но тот, едва стал, рухнул под всадником замертво, едва не сломав королю ногу.

С проклятьями король поднялся с земли и огляделся. Он был один среди деревьев, его люди сильно отстали и не могли еще слышать его призывных криков. Кураб покричал еще немного, но затем ему внезапно захотелось побыть одному, ибо кто угодно может устать от своего титула, даже если он «добрый король Неннафира».

Выйдя из рощи, он пошел к холмам, видневшимся невдалеке, у склона одного из них обнаружил хижину углежога. В окне горел огонь, а из трубы тянуло запахом нехитрой стряпни. Рядом с хижиной в траве было выгорожено небольшое пастбище, а на пастбище паслась молодая, здоровая лошадь. Подойдя к ней поближе, Кураб убедился, что это обычная крестьянская кобыла.

Король восславил свою удачу, которая наконец вернулась к нему после бесплодной погони, и толкнул дверь хижины. Внутри у огня сидел человек. Кураб ударил его и сказал: «На колени, смерд. Я — король Неннафира.» И бедняк растянулся на полу, приветствуя своего повелителя, в то время как его похлебка выкипала из горшка.

«Что пожелает от меня мой возлюбленный повелитель?» — спросил углежог, еле жив от страха.

«Мне нужна твоя лошадь.»

«Увы, — ответил крестьянин, — моя лошадь, что пасется за оградой, никак не подходит государю. У нее нынче гон, она недавно побывала с жеребцом и стала очень норовиста.»

«До этого мне дела нету,» — усмехнулся Кураб.

«Но пусть мой повелитель выслушает меня: у меня есть жеребец, молодой и сильный, и прекрасно объезженный. Он домчит государя, куда тот пожелает!»

Король Кураб изрыгнул страшное проклятие. Он уже слышал крики и стук копыт, сказавшие ему, что свита нашла в роще мертвого коня повелителя и теперь ищет повсюду короля, и вот-вот будет в хижине. И король подумал: «Если я сейчас откажусь от этого жеребца, этот углежог задумается, а почему я это сделал, и о том же подумают мои люди, которые будут здесь с минуты на минуту. Кроме того, у нас, помнится, были запасные лошади, и среди них — прекрасные жеребцы, от которых я тоже буду вынужден отказаться. И мои люди удивятся этому и вспомнят, что я за всю жизнь никогда не ездил на жеребце, а значит, у меня есть какая-то тайна, и однажды они, пусть даже ради шутки, могут подвергнуть меня той самой опасности, о которой меня предупреждала мать.»

Поэтому он вынул меч и отрубил коленопреклоненному крестьянину голову. Затем, выйдя из хижины, он остановился рядом с кобылой и принялся гладить ее и чесать за ушами. И когда его свита, громко и искренне радуясь его спасению, подъехала ближе, он велел им: «Снимите седло и уздечку с моего павшего коня и оседлайте мне эту кобылу, ибо она мне понравилась настолько, что я хочу на ней отправиться домой.»

Его желание было тотчас исполнено без возражений, хотя жеребцы под его придворными были весьма обеспокоены появлением рядом с ними молодой горячей красотки. Как и говорил крестьянин, лошадь оказалась с норовом, и Курабу стоило больших усилий заставить ее повиноваться.

Но поскольку кобыла, несмотря на все недостатки характера, оказалась резвой и выносливой, король решил оставить ее в своих конюшнях. И вскоре забыл о ней за иными делами. Но однажды утром, увидев в окно резвящихся на дворе жеребят, он послал за своим старшим конюхом и спросил у него, как себя чувствует новая кобыла.

«Ах, государь, она умерла. Она оказалась беременна, и плод вышел раньше срока, вперед ножками, разорвав ей брюшину и нанеся множество ран. А если бы этот жеребеночек выжил бы, он стал бы настоящей драгоценностью твоих конюшен, повелитель! Даже недоношенный, он был такой сильный и большой! Но мы не смогли выкормить его. И какая жалость, что ты скакал на нем всего один раз, да и то, когда он был еще в утробе своей матери!»

Услышав эти слова, добрый король Кураб сделался бел, как полотно. Подняв руки, он снял со своей головы корону, стянул с шеи драгоценную цепь правителя города и ссыпал в шкатулку самоцветные перстни со своих рук. «Грехи мои нагнали меня, — сказал он. — Проклятие моей матери исполнилось, как она и хотела.» И он призвал своих слуг и снял с себя тяжелые расшитые золотом и каменьями одежды, снял даже башмаки. И, взяв с собой один только остро отточенный кинжал, он вышел из своего дворца, один, без свиты, в рваных обносках и босиком. Весь город в страхе и оцепенении смотрел, как он вышел к темной реке, на которую вечно глазели каменными зрачками белые кошки.