Владычица Безумия - Ли Танит - Страница 39

— Означает ли это, что мой царственный отец боится морского народа?

— Соленая вода, — ответил он, — время от времени оказывала мне самые разные услуги.

И тогда вдалеке, на озаренной луной глади возникли два призрака: несущаяся во весь опор лошадь, а вслед за ней — мерцающий огнями гордый корабль. Оба видения мелькнули и пропали, словно облака, гонимые ветром.

— Я как-то слышала эту историю — ее часто рассказывают в тавернах, — сказала Совейз. — Сайви многоликая. Твоя возлюбленная, которую ты уничтожил. Похоже, тех, кто осмеливаются назваться предметом твоей любви, неизменно подстерегает злой рок.

— Пусть это тебя не беспокоит, — отозвался Азрарн. — Злой рок — не для тебя.

Над головами лошадей звонко щелкнул кнут. Колесница сорвалась с места — вперед и вверх, выше самых высоких деревьев. Сияющие спицы слились в движении в единый слепящий диск, лошади дико заржали, задирая головы. В несколько мгновений колесница с обоими Ваздру скрылась в ночи.

Но Совейз вспрыгнула на спину своему льву.

«За ними.»

Лев нагнал колесницу и несколько часов они бок о бок летели в черноте ночи. И те, кого мучила в эту ночь бессонница, могли увидеть зрелище мало с чем сравнимое: белый лев с черноволосой всадницей, летящий под плащом Князя Демонов на сияющей, как луна, колеснице с черными тучами-конями.

Луна, взобравшаяся уже на самый верх небосвода, обернула бледное лицо к западному пределу мира. Что же выслеживала она там, на самой кромке? Ничего, кроме ярящегося хаоса, не было за краем земли, но он не мог повредить ни луне, ни солнцу, вечно желая их и никогда не получая в жадно отверстую пасть.

Лев и колесница летели навстречу луне, пересекая пустыни, леса и озера, летели так долго, что даже ветры, пустившиеся было с ними наперегонки, вскоре выдохлись и отстали.

Но легенды рассказывают, что полет их не был непрерывен. Время от времени Азрарн, проверяя, верна ли Совейз своему обету быть послушной и почтительной дочерью, спускался у какого-нибудь храма или города, или поселения, и велел ей творить разные нехитрые фокусы, чтобы развеселить его в этой долгой дороге.

Поэтому, говорят легенды, той ночью многие крыши превратились в гигантские ломти сыра, а камешки, которыми были обложены дорожки — в драгоценные камни. Встречались в ту ночь совы, говорившие человечьим языком и люди, внезапно утратившие дар речи и только ухавшие по совиному. Многим приснился голос, нашептывающий в самое ухо: «Берегись, я знаю твою ужасную тайну, и утром о ней узнают все.» И услышав этот голос, почти все, мужчины и женщины, вскакивали на постели с криком. Везде загорались огни и слышались крики, стоны и проклятия, а в домах позажиточнее слугам досталось немало колотушек. Многие просто выбегали из домов, седлали лошадей и мчались при факелах в ночь — кто на молитву в ближайший храм, а кто — просто подальше от ужасного места. Иные покончили с собой, а иные — со своими соседями. И очень, очень немногие, заслышав вкрадчивый голос, просто поворачивались на другой бок, ворча: «Что еще за ужасная тайна? Нет у меня никаких ужасных тайн.»

Итак, если легенды не лгут, эта ночь выдалась беспокойной. Паника, брань и проклятия следовали за Азрарном и его колесницей повсюду, пока он не остановился и не промолвил со смехом:

— Довольно. Я вижу, у тебя изощренный ум и хорошее чувство юмора. Но твои шутки — шутки ребенка. И все же это почтительный и послушный ребенок.

От его смеха замерзла свежевыпавшая роса на траве и листьях. Но возница хлестнул лошадей, и все снова взвились в ночное небо.

Вскоре под ними показался город. За эту ночь они уже посетили несколько городов, но этот был самый большой и шумный. Он лежал на берегу реки, окруженный цветущими садами и тучными пашнями. Каменные звери восседали у обоих его врат и похожие статуи, только поменьше, украшали многие крыши. В лунном свете камень казался белым, как соль. И белой казалась река, в чьих водах купалась заходящая луна. Весь город был озарен призрачным, белым сиянием.

— А что мне сделать здесь? — спросила Совейз.

— Я слыхал, ты уже расправилась с одним городом у реки. Шадм Поделенный сделался прекрасной гробницей для своих правителей. Можешь сотворить то же и с этим. Или, если хочешь, я отдам его тебе, чтобы ты стала в нем божеством.

— А я должна желать такого дара?

— О, почтительнейшая из дочерей! — расхохотался Азрарн. — Можно сказать, да. Ибо я хочу сделать тебя божеством в каком-нибудь процветающем крае, поскольку намерен показать этому миру природу богов.

— И какова же их природа?

— Безразличие и жестокость. И нелюбовь к людям.

— В Белшаведе, — проговорила Совейз, — я видела стеллу с высеченой на ней легендой о том, как добрые боги спасли мир от чудовища, которое в той стране был известен под именем «Азрарн». И что это случилось не один, а несколько раз.

— Именно за такие стеллы они и заслуживают моего урока, — проговорил Азрарн, хмурясь. Помолчав, он добавил: — Я не стану наказывать тебя за дерзость. Но не забывай, что я не забываю ничего.

— Я наказана самой жизнью, что ты дал мне, — ответила на это Совейз. — А поскольку эта жизнь будет длиться вечно, то вечным будет и мое наказание.

Тогда Азрарн сошел со своей колесницы, подошел к дочери и положил ладонь на ее черноволосую голову. И мягко проговорил:

— Ваздру не плачут.

— А кто здесь плачет? Только не я.

— Каждое произнесенное тобою слово было горше слезы.

Он смотрел на нее с пристальным вниманием, но когда Совейз подняла глаза, Азрарн тотчас отвернул лицо, подставив его ночи. Что бы он ни сказал, показалось бы недостаточно нежным после стольких лет отлучения. Ее нестерпимо-синий взор не мог не напоминать ему о Данизель — каждую секунду, каждый миг, что он смотрел на нее. Он ненавидел ее, пока она была просто ребенком, но теперь перед ним стояла взрослая женщина, прекрасная, как солнечный свет. И каждый ее взгляд, гневный или вопрошающий, пронзал его, словно раскаленный клинок. И все же он не мог любить ее в полной мере — ведь он создавал эту женщину для определенной цели, сконцентрировав в ней всю свою ненависть, всю изощренность. Не этого ли добивалась от него Данизель, когда исторгала из него и из себя их ребенка, вобравшего ее красоту и его ненависть?

Не убирая руки, он проговорил голосом, в котором ласки было не больше, чем тепла в ледяной глыбе:

— Теперь скажи, как твое имя?

И она ответила:

— Азрарна.

Что означало всего-навсего: Колдунья, Дочь Князя Демонов.

7

Городом, у которого стояли в ту ночь Совейз и Азрарн, равно как и всей землей каменных белых кошек, Неннафиром, правил когда-то король по имени Кураб. В тот день, когда он появился на свет, в спальню к его матери пришла старая ведьма, растолкав всех служанок и мамок. Склонившись над постелью роженицы, ведьма сказала:

«Твой сын станет королем Неннафира, великим и славным, и ни один человек не поднимет против него оружия, ни одно зло его не заденет, и имя его останется в веках. Если…»

Услышав это «если», все служанки затаили дыхание и навострили уши, и только мать Кураба тяжело вздохнула.

«Если, — продолжала ведьма, — он, уже став королем, ни разу не сядет на спину жеребца. Ибо если такое случится, он утратит королевство и расстанется с жизнью.»

Выслушав это, мать Кураба откинулась на подушки и долгое время не говорила ни слова. Со стороны могло показаться, что она просто задумалась. В конце концов роженица заговорила.

«Что ж, — сказала она, — это было бы воистину удивительным поворотом судьбы, поскольку я даже не жена повелителя, а его наложница. Но если уж мой сын станет королем, то, конечно, ему не так уж сложно будет избежать спины жеребца, ибо в его конюшнях сыщется множество меринов и резвых кобыл. Сходи, мой верный слуга, и принеси всем вина, и мы все выпьем за удачу моего новорожденного сына — все до последней служанки. И в каждый кубок я брошу по жемчужине из моего ожерелья, а в кубок мудрой женщине я положу целых три жемчужины.»