Героиня мира - Ли Танит - Страница 9

Еще до прихода полудня по улицам промчались всадники на лошадях, которых почему-либо не съели. Одна из групп направилась через Форум.

— Капитуляция! Это капитуляция!

Не отворилась ни одна дверь, ни одно окно. Лошади были худые, изможденные; может, их не имело смысла жарить. Двое мужчин прикрепили плакаты возле статуи и неподалеку, на ограду, повесили листок бумаги. Они ускакали.

Вскоре вслед за этим Лой вышла на улицу и взяла листок. Зеленая бумага, черные буквы, неровно пропечатавшиеся на ней.

«Сей день, десятое число месяца Розы, день летнего солнцестояния, согласно декрету его величества монарха…»

Не в силах более выносить стоны и страдания своей столицы, король посоветовал городскому Сенату сложить оружие и вступить с противником в переговоры о почетном перемирии.

Прислуга в тетушкином доме разразилась хриплыми насмешками. Король, пребывающий на своем острове среди садов и любовниц, решил, что с нас хватит. Ни хлеба, ни масла не осталось, разве что несколько крыс в погребах. И, что куда важнее, нехватка пороху, пушечных ядер и бойцов. Ни разу не прислали нам провианта. Ни одного батальона. Семьдесят дней.

Не ради этого погибли мои мама и папа. Сдать город — значит притвориться, будто ничего не произошло.

Лой уселась перед зеркалом трюмо, надев мою блузку из белого муслина, которую она перекроила и прошила лентой, чтобы она облегала плечи и крутые изгибы груди. В честь времени года она положила меж грудей желтую розу, очистив стебель от шипов.

— О да, напыщенные бессвязные речи, суета. Только они победили нас, эти свиньи. Чего еще могут они пожелать, как не войти через ворота и проследовать через Поле Оригоса по Пантеонной Миле и к самому Пантеону? Раз мы проиграли войну и город принадлежит им, что, по-вашему, станут делать сазо? Лягут, оближут стены и уйдут прочь? Навряд ли. Командующий этих свиней, медведь-генерал, говорит, что мы его очаровали, и он намерен остановиться здесь на летний отдых вместе со своими бедными усталыми бойцами.

— В ней нет ни капли патриотизма, — сказала Мышь, сверкая глазами, как бриллиантами. — Собирается выйти и строить глазки сазо, когда они будут въезжать в город.

Лой дернулась.

— Я патриотка, но не дурочка.

Мышь надела мою синюю юбку и собственный красный корсаж. В ушах у нее были серебряные серьги. Я подумала, что серьги, верно, тетушкины, но не решилась спросить, украла ли их Мышь, а если да, то когда и как.

Они не потрудились принарядить меня по случаю этой прогулки. Волосы остались непричесанными; лицо белым, словно глина, а хлопчатобумажное платье грязным и мятым; приплясывая, они потащили меня за собой.

Солнце клонилось к закату, когда неслыханный рев басом прогремел в воздухе, ударяя по плитам мостовой, по мозгу, по костям. Приближалась буря или землетрясение. Было без малого десять часов. Небо, такое чистое и пустое, светилось бледно-малиновыми красками и глубокой гулкой бронзой над Западной аллеей ближе к улице Винтокалс, а над Восточной аллеей, по которой мы шли, оно уже стало сине-розовым. Большинство деревьев порубили на дрова, но те, что остались, еще не скинули своего убранства. У листвы был землистый оттенок.

Никому не воспрещалось наблюдать за факельным шествием легионов саз-кронианцев, входивших в город. Некоторые из патриотов поклялись, что скорей умрут, чем станут присутствовать при этом. А прочих горожан обуяло любопытство. Теперь они наконец увидят чудовищных зверей, державших их в кольце. В город уже доставили продовольствие, подарок завоевателей, и это отнюдь не способствовало росту их непопулярности. Оставшиеся в живых солдаты ополчения и городской гвардии, оборванные и разбитые, стояли вдоль всего пути, опираясь на костыли; повсюду — подзажившие шрамы и хирургические повязки, изможденные пепельно-бледные лица. Возможно, они пришли не затем, чтобы поддерживать порядок, а скорей, чтобы подчеркнуть разницу между нами и теми, кто пришел заявить о своих притязаниях на нас.

Хитрая Лой отыскала себе, а заодно и нам, место на балконе таверны. В тот день по приказу Сената закрылись все винные магазины, но это не имело значения: по рукам ходило множество больших плоских бутылей и бутылок поменьше. Вместе с нами на балкон втиснулись два семейства, и еще сколько-то человек расположилось на крыше; под ногами у них зловеще скрипела черепица. То же самое происходило повсюду, и почти у каждого окна столпились люди. Те, что стояли на самой Миле, жались к домам. Широкая мостовая оставалась свободной.

Кое-где уже зажглись огни. Припрятанное масло щедро расточалось в расчете на завтрашнее пополнение запасов. В целом настроение не отличалось высокой трагичностью. Кое-где оно даже приобретало праздничный оттенок, что, впрочем, подлежало осуждению, а потому долго не продержалось. Те, кто испытывал подлинное отчаяние, остались дома. Кое-кто вел себя дерзко, как Лой.

Странная дрожь, пробравшая будто бы сами камни города, не унималась, однако теперь я решила, что это, пожалуй, грохот вражеских колесниц, потому что они приближались. Послышались звуки труб и бряцание оружия. Как часто доводилось мне слышать нечто подобное: фанфары на Поле Оригоса среди безгласного рассвета и дружный топот несметного числа обутых в сапоги ног.

На несравненном фоне угасающего заката саз-кронианцы потоком устремились по Пантеонной Миле.

Одно из послуживших при осаде орудий оказалось впереди, видимо, из стратегических соображений: реальный символ их могущества, всего содеянного ими и того, что им предстояло совершить. Страшное величественное сооружение в виде огромного дракона из блестящего железа и кованой стали, с украшениями и колоссальной пастью, из которой с его огненным дыханием вылетали снаряды. Бронзовые, будто живые глаза; чешуя, доходившая до самых колес, мерцала и горела в свете факелов, которые несли сопровождавшие его солдаты. Дракон с грохотом катился вперед, а следом за ним, чеканя шаг, выступали человек двадцать барабанщиков. Они были одеты в черную форму северян с наброшенными на плечи шкурами черных медведей, чьи головы с серебристыми клыками, обнаженными в рыке, возвышались над их собственными и затмевали их. В задрапированной золотой тканью повозке за барабанщиками следовал их бог в образе медведя, кронианский бог войны. Устрашающего вида, ростом выше человека, с исполинскими лапами, подпоясанный золотым кушаком, увешанный, как и его повозка, боевыми трофеями. На бесстрастной морде пылали огнем налитые кровью глаза, и казалось, будто они двигаются, глядя по сторонам. За ним на лошадях ехали солдаты с боевыми знаменами и фигурами ворона, медведя и волка — кровоточащие языки краски, усеянные каплями золота. Мимо нас прошли два трубача в варварских шлемах с оленьими рогами, в кирасах с серебряными нагрудниками; они пронзительно протрубили в рожки, словно затем, чтобы у нас лопнули барабанные перепонки.

— Вон там, вон, — пробормотала Лой, толкнув меня локтем под ребра.

Там проезжал командующий. Как и большинство кронианцев, он был темнокож и бородат. Они вообще походили на медведей, косматых, массивных, безжалостных, не раздумывающих. Однако его бледные глаза казались, пожалуй, чересчур блеклыми для такого опаленного, заросшего бородой, схожего с грозовой тучей лица. В нем, как и в образе бога-медведя, стоявшего на повозке, сосредоточилось все уродство кронианцев и вся их горделивость. Он тоже стоял на боевой колеснице. Ее тянули откормленные кони, блестевшие, как глянцевые уголья. В руке он держал обнаженный меч. Несмотря на все слова и обещания, на дерзость или облегчение, сошедшие на толпу, этот меч служил свидетельством его намерений и их осуществления.

Следом за этой зловещей фигурой по Миле стройными рядами продвигались пехота и конница, легионы саз-кронианцев с барабанами и флагами. А среди них время от времени появлялись то пушка на колесах, то свора волко-собак на туго натянутых привязях, из тех, что держали для охоты, или еще какие-нибудь декоративные вкрапления, характерные для них, — шалости стального кулака.