Героиня мира - Ли Танит - Страница 7

— Я ни о чем ей не говорила.

Он снова разразился бранью. Ругательства звучали жутко, яростно, совсем как богохульство, но они не потрясли меня. Он говорил:

— Фригидная ты сука, ты оставила ее гнить здесь, и даже ничего не сказала. Ни жалости от тебя, ни помощи. Ты беспощадна ко всем и во всем. Что течет у тебя в жилах, ледяная моча? Ну и дрянь же ты.

И тут я услышала, как резная дверь тихо закрылась.

Он стал спускаться обратно. На полпути между ее дверью и площадкой моего этажа он остановился, тяжело прислонившись к перилам. До меня доносился звук его дыхания: как будто он пробежал много миль, и бег его на этом еще не закончился.

Однако он успокоился, а уже потом отправился ко мне. Он шел мне навстречу, твердо, но неторопливо.

— Давай зайдем еще на минутку в комнату, ладно?

Мы снова оказались у меня в комнате. Он усадил меня на стул у грязного окна и сел рядом со мной. Как будто нуждаясь в поддержке, он сказал:

— Арадия, пожалуйста, дай мне руку.

Через некоторое время я протянула ему руку. В мозгу у меня все кружилось бесформенное крошечное цветное завихрение. Оно поглотило меня, все остальное стало расплывчатым. Рука его на ощупь казалась очень теплой; по-видимому, моя была совсем холодной.

— Они послали нас в город, — спустя мгновение проговорил он. — Оборона. Мой батальон и три других. Они считали, что Высокобашенный неприступен. Разумеется. Они разрешили женам офицеров приехать туда, потому что он был надежен и чтобы показать кронианцам, сколь велика его надежность. Вызывающая насмешка. Развлечения и танцы. А к тому времени дороги уже стали чересчур опасны для женщин. Мы сами пережили немало волнующих мгновений, пробираясь сюда. Снайперы и засады… Нет, прости меня, Арадия. Я должен сказать все до конца. Дурные новости. Твой отец, Арадия. Он умер как храбрец. Быстро. От удара шпаги. Он пал одним из первых. Твоя мать… я не присутствовал при этом. Но это произошло, когда арсенал взлетел на воздух.

Неожиданно. Говорят, в таких случаях… Она не успела ничего почувствовать. Ничего, Арадия.

Мы сидели не двигаясь, и он держал меня за руку.

Блистающий вихрь у меня в мозгу очень медленно стал удаляться. Во мне набухала невероятная боль, словно звук органа, словно звон в ушах. Из глаз хлынули слезы, они прорывались наружу силой, царапая и обжигая глаза. Слезы капали нам на руки.

— Да, Арадия, — сказал он. — Поплачь, поплачь.

И, придвинув стулья вплотную друг к другу, он прижал меня к себе, как раньше прижимала меня к себе мама, прижал к своей форме, пахнувшей кровью, порохом и дымом, ибо люди умирали, прижавшись к нему, а я всего лишь плакала. Я едва замечала его. Он не мог меня утешить. Я знала с самого начала. Величайшая на свете ложь — правда.

Я плакала до оцепенения, а потом он взял меня на руки и отнес в спальню, положил на неприбранную кровать и укрыл простыней и пледом. Я услышала, как резко звучит его голос, он звал кого-нибудь из служанок, в нем говорила злость и в то же время отчужденность, обособленность. Я уснула, и мне приснилось, будто мама, одетая в одно из самых красивых своих платьев, прячется вместе со мной в грязной земляной яме. За нами охотились мясники. Я зарыдала от ужаса и страшной тоски. Но как во сне, так и наяву уже не осталось и следа от преграды между демонами жизни и демонами грез.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Две стройные тени шуршали и перешептывались, склоняясь надо мной; задымленное солнце осадных времен превратило окно за их спинами в топаз.

— Девочка-малышка, маленькая Ара, — повторяла одна из них.

— Не пугайся, — проговорила вторая. — Посмотри-ка, что мы тебе принесли.

Тарелку сахарных леденцов, липких и не очень-то свежих. Я взяла леденец и съела его, потому что они все уговаривали и уговаривали меня. Они очень обрадовались тому, что я его съела.

— Возьми еще, Киска. Ну, бери же. Мы приберегли их на день победы. Да вот, не больно похоже, что он наступит, — они вовсю расхихикались. Пыльный, чуть ли не до тошноты приторный леденец растекся по всему рту и горлу. Я взяла второй, чтобы еще раз доставить им удовольствие. Мне это удалось.

Они присели ко мне на кровать, и одна из них принялась меня причесывать. Нашлась у них и бутылка вина из погреба Илайивы; они по очереди отхлебывали из нее и мне дали глотнуть немножко. Вино оказалось из кислых, оно совсем не походило на те ароматные напитки, что наливали мне по четверть стаканчика… когда-то.

Но когда-то прошло. Прошло безвозвратно. Именно поэтому и появились они здесь, две молоденькие служанки с нижнего этажа, они прознали о моей беде; о том, как мадам ничего мне не сказала и не позаботилась обо мне. Удалой офицер долго-долго говорил об этом накануне, а потом ушел. Эти две девушки, которым не было еще и семнадцати лет, но которые по всем прочим статьям оказались куда старше меня, для которых прежние времена означали мир, где нужно ваксить и доводить до блеска обувь, гнуть спину, отмывая изразцы, и снимать паутину с карнизов под потолками; эти девушки при приближении Хаоса испытывали не только страх, но и прилив сил. Благодаря мне исполнилось их желание тоже как-то проявить доброту и сострадание. Я стану их приемышем. Бедный маленький козленочек, уж они за мной присмотрят. Они возьмут меня себе, ведь у меня никого больше нет.

Я пребывала в оцепенении, но потом слегка напугалась. Когда начался очередной ночной обстрел и грохот, перемежавшийся красными вспышками, они свернулись рядом со мной клубочком, желая меня успокоить, но присутствие их скорее угнетало меня, а вовсе не утешало. Никогда прежде я не знала подобной тесноты. Но дни и ночи, бесформенные и непонятные, все шли своим чередом, и пребывание у меня в комнате вошло у них в привычку.

Девушку с более темными волосами и кожей звали Лой. Чертами лица она напоминала бессердечную дикую птицу с яркими желтовато-зелеными глазами. Девушка помладше, помягче и попроще, Мышь, оказалась более скрытной и злобной — ведь я видела, как она отрывает мотылькам крылышки.

На протяжении дня Лой и Мышь были заняты: они кое-как выполняли порученную им работу, от которой никак не могли отвертеться. Однако не проходило и дня, чтобы одна из них, а то и обе не забежали ко мне потихоньку утром или попозже. Они часто приносили с собой угощение, сласти или чуть побитые фрукты, а однажды притащили сваренное вкрутую яйцо с забавной рожицей, нарисованной на скорлупе, и я рассмеялась. Мой смех вызвал у них радость с оттенком самодовольства. Уж они-то знали, что сумеют развеселить меня. Они поминали об этом еще много дней спустя. Лой сказала, что яйцо дал старый сапожник с улицы Винтоклас, который тайком держал в чулане кур, о чем не ведали ни военные, ни мэрия. С помощью флирта Лой добыла два яйца, одно для меня, а второе они поделили пополам с Мышью. Сапожник же явно ничего не получил.

— Я — девушка честная, — заявила Лой. — Скажу тебе, однако, — добавила она, — такие наступают времена, что не худо бы повернуть старушку Вульмартис лицом к стене.

В тот вечер, когда пушки смолкли, а мы все не могли заснуть, они рассказали мне про чувственность и про половые сношения. Мама никогда не обманывала меня, просто кое о чем умалчивала. Однако того, что я узнала от нее, оказалось достаточно, чтобы придать убедительности их чудовищным проповедям. Я поверила, почувствовала отвращение и до поры до времени отложила мысли об этом. И тогда я вновь стала что-то ощущать — ко мне возвратился рассудок и своего рода равновесие, ведь мне пришлось измениться для того, чтобы выжить. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, я превратила Лой с Мышью в своих наставниц и отчасти в пример для подражания. Если я и смеялась теперь, то яростным смехом беспризорника, как Лой. Я искоса поглядывала по сторонам, как Мышь. Иногда, оставшись наедине с собой, я придумывала шутки, чтобы потом посмешить их. Я делала им прически. Они примеряли мои платья.