День повелителя пираний - Веркин Эдуард - Страница 22

Одержимо. Буханкин одержимо работал насосом – как, однако, красиво это звучит. Вокруг Буханкина иногда собирались немногочисленные люди, в основном мамаши. Они смотрели на него с благожелательным интересом и отходили. Мало ли что человек надувает? Может, это он так самовыражается. Когда же у него спрашивали, что это он надувает, Буханкин отвечал, что он надувает Шар Свободы и Правды.

Иногда Буханкин уставал, останавливался и принимался призывать всех желающих помочь ему накачивать Шар Свободы и Правды. Желающих, конечно, не находилось. Тогда Буханкин с видом мученика плевал себе на ладони и возвращался к насосу.

Тоска была увлечена мелкой коммерцией, к ней довольно регулярно подходили люди разных возрастов, приобретали семечки.

Я раздавал рекламу.

Шар Буханкина тем временем постепенно увеличивался в объеме и приподнимался над землей. Буханкин подставлял под шар палки и подставки, так что шар уже было заметно даже издали.

И вообще, шар был уже даже не совсем шар, а скорее дирижабль. Этот дирижабль имел ярко-желтый кричащий цвет, на нем был нарисован инопланетянин, каким его изображают карикатуристы – треугольная зеленая голова, маленький рот, черные глаза в пол-лица. Традиционный пришелец-негодяй. Негодяйские намерения пришельца подтверждала устрашающая когтистая лапа с заметными яркими каплями. Яркие капли – это кровь. Кровь, надо полагать, невинных землян.

И рядом надпись. Опять же страшными, выразительными буквами.

«Чужие среди нас! Еще есть шанс их остановить! Откройте глаза!»

Шар увеличивался, Буханкин качал. Его начали уже даже фотографировать, а милиционер, дежуривший чуть поодаль, принялся описывать возле Буханкина заинтересованные круги. Конечно, он знал, кто такой Буханкин – первооткрывателя уникального энцефалитного клеща и борца с космической инвазией знали многие в городе, все-таки знаменитость. Поэтому милиционер вполне мог подумать, что эта акция проводится с разрешения администрации. И подходить не спешил.

Шар надулся до размеров дивана. Буханкин сел передохнуть. Прямо на асфальт.

И тут я увидел Наблюдателя. Наблюдатель шагал по улице Советской. И еще я увидел, что он даже не шагает. Он едет. Катится.

Да-с, Наблюдатель передвигался на роликах.

Не спеша так. С достоинством. Прогулочным катом.

Это все, конечно, осложняло дело. Город у нас хоть и небольшой, но все-таки асфальт практически везде есть. Так что укатиться легко. Особенно если катаешься хорошо.

Наблюдатель прокатил мимо шара. Буханкин его не заметил. Ну, заметил, само собой, только внимания, естественно, не обратил – все, как задумано. Тоска же заметила. И внимание обратила. Она собрала свой тыквенный бизнес и медленно поковыляла в сторону Буханкина.

Я тоже двинулся к площади. Раздавал всем свои рекламки, хотя половина людей их не брала – что за жлобство? Неужели жалко взять и помочь несчастному человеку?

Буханкин тем временем устало огляделся и направился в небольшую столовую, расположенную в городском управлении архитектуры. Водички попить, рыбу в яйце поесть, там хорошую рыбу в яйце готовят. Берут рыбу, берут яйцо, впрочем, позже об этом...

Буханкин беззаботно пересек площадь, напоследок оглянулся на свой шар, затем вошел в управление.

Наблюдатель затормозился. Постоял немного, затем двинул назад, к шару. Катился он не спеша, куда ему было спешить?

Конечно, все это было тупо. Тупо и как-то по-идиотски. Ловить человека, наводнившего реку пираньями, на надувной шар с изображением кровожадного пришельца. Но другого ничего я не смог придумать, времени было слишком мало.

Наблюдатель сунул руку в карман.

Началось. Я двинулся к площади. Не очень поторапливался, не хотел спугнуть.

Наблюдатель тем временем подкатился к шару. Улыбнулся, огляделся в очередной раз. Затем медленно вытащил ножик, разложил его и, ничуть не стесняясь, прорезал в шаре дыру.

Шар сразу сдулся и опал на асфальт.

И тут же из управления архитектуры вынырнул Буханкин. Тоска бросила свои семечки, скинула с себя лишний маскирующий вес, отшвырнула палку и побежала.

Реакция нашего подопечного оказалась мгновенной, как у настоящего спецназовца. Он кинулся удирать. Не раздумывая. И в мою сторону.

Я, нелепо растопырив руки с рекламами, шагал навстречу катившемуся мне врагу. Шагал с совершенно тупым видом. Когда до объекта оставалось метров пятьдесят, не больше, я свернул с себя голову северного оленя и дружески, весьма дружески улыбнулся.

Я ожидал, что, увидев меня, наш противник растеряется. Растеряется, утратит равновесие, хлопнется на асфальт и, весь уже в достаточной степени раскаявшийся и смирившийся со своей участью, подкатит к моим ногам.

Этого не случилось.

Нет, он, конечно, удивился. Но практически сразу, за секунду, взял себя в руки. И вместо того чтобы тормознуть и покатиться по асфальту, он, напротив, скорости прибавил. И очень неплохо прибавил.

Я ничего не понял, не успел толком ничего понять, этот чертов роллер-пиранотехник врубился в меня со всей своей скоростной дури. Я отлетел в сторону и, нелепо размахивая дурацкой башкой северного оленя, пробороздил клумбу.

Почти сразу вскочил, весь в красненьких красивых цветочках. Наш враг несся вниз по улице Советской. Он съехал с тротуара на проезжую часть и наращивал обороты.

Я вскочил и рванул вслед за ним.

Я хорошо бегаю. Я не спринтер и не стайер, я бегун. Я могу пробежать километров пять-восемь с относительно приличной скоростью. В свое время я потратил три года, чтобы развить эту полезную способность. Главное – не бежать слишком уж быстро, главное – бежать долго. Если ты можешь бежать долго, ты всегда сможешь.

Ты всегда сможешь или догнать, или оторваться.

Я мог бежать долго. И побежал.

Сразу перешел на рабочий ритм. Размеренно, четко, как автомат. В беге главное размеренность. Чем размереннее ты бежишь, тем дольше пробежишь. Конечно, я не мог долго соперничать с человеком на роликах. Ролики гораздо менее энергоемкий способ передвижения, нежели бег. Гораздо более долгоиграющий.

Поэтому я медленно, но отставал. У меня было лишь одно преимущество – я знал город. А преследуемый не знал. Он ведь был новенький здесь, недавно переехал, зараза.

Докатившись до конца улицы Советской, пираноманьяк свернул налево. К мосту, значит. Если перекатится за мост – все. За мостом сразу три шоссейки. Катись по любой, километра три – и все: лес. Не догнать.

Видимо, пираноманьяк это учел, поэтому и свернул к мосту. Я тоже свернул. Только раньше метров на триста, в Зеленый переулок свернул.

Зеленый переулок представлял собой узенькое пространство, заполненное сиренью, акацией и мертвой, объеденной гусеницами черемухой. Дрянное пространство, но по нему добраться до моста можно было в три раза быстрее.

Большой плюс.

Не знаю уж почему, но в Зеленом переулке люди тоже жили какие-то зеленые. Ленивые и не склонные к благоустройству. Лужи, трухлявые дрова, опилки, все как полагается. Я пробежал по переулку три дома, свернул направо. Направо был забор, но он ничуть меня не смутил – доски были совсем сгнившие, скорее символические, нежели реальные. Я вломился в них плечом, они разошлись, даже не треснули. За забором начались затруднения. За забором произрастала могучая культура явно сорнякового вида. Культура была выше меня ростом и росла так густо, что погасила мою стремительность, я влетел в нее как в сеть, завяз. Дернулся назад, только тоже бесполезно, попал. Пришлось пробиваться через сорняки. На это ушло почти три минуты.

Я выскочил на полянку среди сорнякового моря. На этом свободном пространстве проходил суровый пикник. Рядом с котлом на бревне сидели два коренных обитателя Зеленого переулка, оба, кажется, мужского пола. На кирпичах бурлил большой котел с серым подозрительным варевом, рядом на распялках вялилась черная шкура, то ли баранья, то ли... не баранья. Я надеялся все-таки, что баранья. Аборигены держали в руках алюминиевые миски, рядом в цинковом ведре в аристократическом одиночестве охлаждались недорогие напитки, на старом телевизоре томился под солнцем рубленый лук.