Пути. Дороги. Встречи - Сидоров Георгий Алексеевич - Страница 144

«Кто же ты, мой хозяин? Судя по тому, что светится в твоих глазах, ты необыкновенно мудр и знаешь то, о чём я и не догадываюсь».

— Ну что? — обратился ко мне, Добран Глебович. — Будем общаться мысленно или всё-таки перейдём на наш великолепный русский язык? Ты меня прочёл, да, я считаюсь старейшиной здешних «раскольников». И действительно могу ответить на многие твои вопросы. Думаю, общение у нас будет плодотворным. Но давай с уговора: мысли друг у друга не перехватывать. Иначе общения не получится.

— Согласен, — кивнул я. — Переходим целиком на лексику. Но вы ошиблись, я и не пытался вас читать. Как-то само собой получилось. Почувствовал потенциал и потенциал немалый.

— У тебя тоже немалый, — усмехнулся старейшина. — От твоей силы стены трещат, вижу, что зря время не терял. И вот ещё что: все мы здесь, — он указал на стены своего терема, — являемся частью единого целого. И делаем одно дело. Поэтому никаких «вы»! Ни со мной, ни с теми, кого среди наших лесов встретишь, договорились?

— Договорились, — смутился я. — Проклятая инерция поведения. Пока я до вас добирался, имею в виду годы, которые вынужден был Провести в Сибири, у меня накопилась масса вопросов, — посмотрел я На хозяина дома. — С ними я и приехал. Местные шаманы как смогли,

так на некоторые из них ответили, но мне этого мало. Кое-что для меня так и осталось тайной за «семью печатями»…

— Думаю, что среди нас найдутся люди, которые тебе помогут, — улыбнулся старейшина. — Потому мы и живём хуторами и по скитам, чтобы сохранить древнее знание.

— А почему ты только что назвал своих людей «раскольниками»? — задал я интересующий меня вопрос.

— Потому, что местные попы нас всегда считали таковыми… За старообрядцев принимали нас и коммунисты. И мы их в этом не разубеждали. Иначе бы все погибли, — с грустью в голосе, сказал Добран Глебыч.

— А почему вас, хуторских, называют нехристями? — задал я новый вопрос.

— Здесь всё просто, — усмехнулся старейшина. — Потому что мы не считаем Иисуса Христа богом. Для нас он просто сильный эзотерик или маг, также неплохой учитель законов Прави. И потому мы не ходим в церкви. Ни в никонианскую, ни в старообрядческую. Потому о нас и говорят: «живут в лесу и молятся колесу». Очевидно, просочилось в мир, что колесо Мироздания для нас священно, а может кто-то подсмотрел наши праздничные игрища…

— Можно ещё один вопрос? — поднял я руку.

— Да хоть десять, только за столом не надо, — улыбнулся своей солнечной улыбкой Добран Глебович. — За столом у нас, так уж принято не говорят, а едят.

— Да знаю я это! — чуть не обиделся я.

— Тогда, извини, — пробасил хозяин.

— Меня заинтересовала крыша вашего дома, да и крыша того, что стоит у дороги на окраине.

— Крыша? — переспросил седобородый атлет.

— Да, крыша. Каждая часть строения имеет разную конструкцию. Наверняка, что-то в этом есть, как и в резьбе наличников ваших окон.

— А что ты увидел в резьбе наличников? — хитро улыбнулся Глебыч.

— Две нависшие волны над пирамидой — прямое указание на гибель древнего северного континента. Пирамида — не что иное, как легендарная «Меру» или наш русский «Бел горюч Алатырь-камень». Она сейчас, священная «Хараити», покоится на дне Ледовитого океана, — высказал я свои соображения.

— Что же, ты прав, — нараспев проговорил старейшина. — Но я не пойму, почему ты не видишь информационной составляющей в нашей архитектуре. В частности, в покрытии строений. Двойная или тройная тесовая ступенчатая черепица, что напоминает? Крону дерева! А раз так, то изба…

— Всё понял, изба представляет собой уменьшенную модель Древа Мира. Значит, каждое предназначенное для проживания людей строение — своего рода маленькая Вселенная?! — перебил я рассказчика.

— Где действуют в рамках отношений между людьми свои законы. Но эта Правь не выходит за пределы общих законов Мироздания, — добавил старейшина.

— Надо же, как умно! Каждая изба — целая Вселенная со своими законами эволюции. Но они не противоречат общим универсальным законам. И всю эту информацию можно почерпнуть из архитектуры. Взглянул на избу, и сразу становится понятным, какие живут в ней люди! — задохнулся я от восторга.

— А крыша сенок несёт информацию о великом горе! Когда наши предки на ладьях или кораблях шли с гибнущей в водах океана Северной прародины. Ты понимаешь, о чём я говорю? — посмотрел на меня, Добран Глебыч.

— Кажется, догадываюсь, — качнул я головой. — Сени вашего дома накрыты сегментом перевёрнутого вверх килем корабля. Что же я раньше этого не увидел?

— Просто думал не в ту сторону, — улыбнулся старейшина. — Когда гибла Ориана, ревели ураганы, трескалась и стонала Земля, но самым страшным было то, что день превратился в ночь и на землю обрушился космический холод. И те люди, которым удалось добраться на своих ладьях с гибнущего континента до южной земли, чтобы не погибнуть от холода, стали превращать свои корабли в жилища. Обрезав высокие носы-волнорезы, они перевертывали суда вверх килями и установили такие вот импровизированные стены с крышами на каменные, земляные и деревянные фундаменты. Внутри подобных строений складывались из камня печи. В печах горел плавник, кости животных и торф. В память о таком вот спасении от лютых холодов в нашей архитектуре сохранились крыши в виде сегментов перевёрнутых вверх Килями ладьей. Кстати, до сих пор по всему Русскому Беломорскому Северу, по берегам Мурмана, по северным берегам Сибири и Америки можно встретить выложенные под перевёрнутые ладьи каменные фундаменты. Наши историки в упор их не замечают. Но это не значит, что каменных цоколей нет. Они стоят как память о былой трагедии.

На несколько секунд рассказчик замолчал, а потом добавил:

— Как и каменные письмена ушедших с севера предков белой расы.

— Что за письмена? — удивился я. — Неужели они уцелели?

— Уцелели. До сих пор стоят, только, как их читать никто не знает. Что только не пишут о них недоумки-историки. То придумают, что эти каменные столбы лопарские, то убеждают, что их складывали поморы. Будто поморам делать нечего.

— Так ты считаешь, сложенные из камня столбы или башни письменами арктов? — догадался я.

— Не считаю, гак оно и есть. Это знаковое письмо, где каждый камень указывает на какое-то произошедшее в пути событие. В них, в каменных письменах, заключена удивительная информация. Откуда и сколько людей пришло, какое количество их в пути погибло, как они прожили зиму и куда ушли. Такие письмена-башни оставлялись для последующих волн переселенцев. Люди покинули северный континент не сразу, переселение шло волнами. И всё оно запечатлено в каменных летописях.

— И ты можешь такие письмена читать? — от волнения у меня перехватило дыхание.

— Конечно, — спокойно сказал старейшина. — Ничего сложного в этом нет. По укладке каменных плит и сейчас кое-что видно. Хотя время своё дело сделало. Камни со своих мест под действием погодных условий двигаются, и часть информации из-за этого утратилась. Что ты так на меня смотришь? — улыбнулся Добран Глебович. — Не веришь? Я тебя за неделю научу читать каменные скрижали. Сам увидишь, насколько всё просто.

В этот момент в горницу вошла разгорячённая Светлена и, окинув нас взглядом, пригласила на ужин в столовую.

— Пойдём, — поднялся со своего кресла старейшина, — соловья баснями не кормят.

Сидя за столом, я, наконец, разглядел и хозяйку, и её красавиц-дочерей. Передо мною сидели три необыкновенные блондинки. И у девушек, и у матери были, как и у их отца, такие же серые умные красивые глаза, а золотистые волосы, казалось, излучали особый свет.

«Вот она, порода! — думал я про себя, поглощая салат с грибами. — Никаких посторонних примесей! Чистокровные, как сказал бы дядя Ёша, русичи. Наверное, смотрят они на меня, как на изгоя. Волос у меня потемнел и глаза зелёные…»

Как бы угадав о чём я думаю, подавая на стол нарезанную пластами строганину и суетясь у печи с самоваром, Добран Глебович сказал: