Тайна дуэльных пистолетов - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 17

Франсуа не просто устал, он был разбит. Более того, он был подавлен. Мисс Мэри казалась такой чистой и совсем неспособной на нечестные поступки! А она оказа­лась сообщницей владельца «остина»! А этот человек был врагом господина Скиннера. Если Франсуа заговорит, он предаст молодую женщину. А если промолчит, то пре­даст инженера. В любом случае его роль ужасна. Остава­лось только одно: вернуться во Францию, то есть бро­сить самым постыдным способом это дело и позволить восторжествовать злу. Если он уедет, он предаст Боба. Какое ему дело до Млечного Пути, до световых лет, до бесконечности мира, раз он остается пленником семьи Скиннеров!

— Я тоже больше не могу, — сказал он.

— Ну что же, вернемся домой.

Они сели в автобус и поспели как раз к чаю. Мисс Мэри была дома.

— Вы совсем промокли! — вскричала она. — Где это вы так?

— Мы немного прошлись, — объяснил Боб.

— Быстро переодевайтесь.

Полная искренней заботы, улыбающаяся, так хорошо владеющая собой! А этот взгляд, прямой и открытый! Франсуа занялся переодеванием с тяжелым сердцем. Он надел фланелевые брюки и теплый пуловер, сменил бо­тинки, но прежде чем спуститься вниз, мальчик открыл свой дневник и на мгновение задумался. Можно было записать в него столько нового! Но в результате он напи­сал короткий комментарий, который полностью отражал его состояние: «Я ничего не понимаю!» Он засунул блок­нот в самый дальний угол шкафа, под сорочки и платки.

А Боб внизу рассказывал о посещении музея мадам Тюссо. При этом вел себя совершенно естественно и не­принужденно (его любимое выражение). Видя, как он намазывает масло на жареные хлебцы, трудно было пред­ставить, что всего несколько часов назад он гнал машину по дороге в пригороде Лондона и что его преследовал человек, готовый на все. Тот самый человек, который в предыдущую ночь… Франсуа взял у мисс Мэри чашку чая немного дрожащей рукой.

— А какие у вас планы на завтра? — спросила она.

— Завтра, — почти сухо ответил Боб, — оперируют папу. Поэтому у нас нет планов. Видно будет… Если все будет хорошо, может быть, мы сходим в Британский му­зей.

— Боб, — ласково заговорила мисс Мэри, — верьте мне, что я не менее вас беспокоюсь. Но мы должны уметь держать себя во всякой ситуации. Именно поэтому вы должны составить себе план. Договорились? Вы идете в Британский музей. Это наилучший способ поддержать вашего отца, продемонстрировав ему, что вы в него ве­рите. Он сейчас так нуждается в этом!

Еще секунда, и она потеряла бы самообладание. Угол­ки ее губ начали слегка подергиваться. Ах, если бы знать, что на самом деле скрывается за этой маской холодной любезности! Конечно, она переживала за господина Скин­нера. Но тогда почему она ночью передала этот абсурд­ный набор предметов человеку, который бродил по ко­ридорам госпиталя?

Это шантаж? Мысль о шантаже крутилась в голове Франсуа, хотя она пока ничем не подкреплялась. Предсто­ящая операция как бы давала Франсуа отсрочку. В опре­деленном смысле это было очень кстати. Если он все-таки решит уехать, то после операции поговорит. Такими рас­суждениями Франсуа себя немного подбодрил и отпра­вился рассматривать рисунки Боба, которые тот прятал на чердаке.

Франсуа был поражен! Он настроился увидеть при­лежные, школьные рисунки, а перед ним были эскизы, свидетельствовавшие о явном таланте. У Боба был яр­кий дар карикатуриста. Несколькими штрихами маль­чик передал забавные манеры госпожи Хамфри. С оч­ками, сдвинутыми на лоб, с неодобрительным взглядом и скорбно поджатым ртом бедная гувернантка была даже более естественна, чем в жизни. Так же выразитель­но был сделан набросок с мисс Мэри. Это был не про­сто портрет, а позорный столб. Каждая деталь соответ­ствовала оригиналу, но в целом лицо выражало презри­тельное безразличие, которое не было заметно на самой модели.

— Ты безжалостен, — заметил Франсуа. — Но у тебя, конечно, настоящий дар.

— Правда? — обрадовался Боб. — Подожди, я пока­жу тебе мои другие работы.

Неудивительно, что Боб предпочитал хранить в тайне ото всех свои рисунки.

— Я-то думал, что ты делаешь серьезные работы.

— Иногда. Но я больше люблю этот жанр. Это быст­рее и забавнее.

— Но в Париже ты мне ничего об этом не говорил.

— Я не рискнул. Это ведь немного зло, то, что я де­лаю. Ты не находишь?

— Да. Немного.

— Эта работа меня успокаивает. Закончив портрет, я чувствую себя счастливым. Я даже не могу тебе объяс­нить это мое состояние.

— А не хочешь ли ты быстренько нарисовать меня?

— Нет. Только не тебя. Потому… потому, что я тебя люблю.

Они еще долго разговаривали, и вскоре между ними возникла такая близость, которая была куда сильнее то­варищества, связавшего их в силу обстоятельств. Дождь стучал по крыше, капли падали им на головы, в щели дул ветер. Они сидели на полу, поджав колени, как мальчиш­ки, играющие в песочнице, и серьезно разговаривали о будущем.

— Папа делает свои автоматы. Значит, я имею право делать мои карикатуры. Поучившись основательно, мо­жет быть, я смогу работать в какой-нибудь газете. А мо­жет быть, я попаду в театр. Знаешь, мне бы очень хоте­лось делать эскизы для театра.

Бедный старина Боб даже не подозревал, что на них надвигается беда с такой же неумолимостью, как эта ночь, которая постепенно наступала на чердак. Может быть, это и был как раз тот момент, когда надо все ему расска­зать? Но откуда взять силы, чтобы разрушить их прекрас­ное взаимопонимание? Все нарушил голос госпожи Хам­фри: «Обед готов». Боб спрятал свои рисунки, и мальчи­ки спустились вниз. Обед прошел при гробовом молчании. Озабоченная мисс Мэри не поддерживала раз­говора. У Франсуа слипались глаза. Он не спал уже две ночи, и у него больше не было сил. Воспользовавшись первым же удобным случаем, он ушел к себе в комнату. Никаких размышлений, никаких заметок в дневнике, все завтра, а сейчас спать…

А назавтра все произошло, как бывает в сказках. Про­износится одно заклинание, и что-то происходит. Теле­фон зазвонил, когда Франсуа принимал душ. Он слы­шал какую-то суету, крики, беготню, и внезапно его сер­дце сжалось. Неужели что-то с господином Скиннером? Но ведь врач уверял, что все будет нормально. И потом, операцию должны были делать позднее. Он выключил воду и начал спешно одеваться, когда в дверь забараба­нил Боб.

— Входи.

Боб был так взволнован и так задыхался, что еле вы-I говорил:

— Папу… папу похитили!

— Что?!

— Похитили! Морриссон только что нам сообщил.

Франсуа вместе с другом побежал вниз. Боб едва сдер­живал слезы. Они нашли мисс Мэри в кабинете. Она си­дела выпрямившись возле телефона с искаженным лицом и блестящими от слез глазами. Увидев ребят, она прошеп­тала неузнаваемым голосом:

— Ничто нас не спасет.

Но ведь если она сообщница гангстера, она должна была быть в курсе его намерений? Тогда почему она в таком состоянии? Мисс Мэри не играла комедии, было видно, что она действительно в отчаянии.

— Боб, — сказала она, — мне нужна помощь. Будь умницей.

Она провела рукой по глазам, как будто хотела побо­роть дурноту, и заговорила снова, но уже твердым голо­сом:

— Предупреди госпожу Хамфри, пока я вывожу ма­шину. Пошли со мной, Франсуа. Вы откроете ворота.

Они пошли в гараж. По дороге она рассказала Фран­суа, что ей удалось узнать.

— Похоже, что Джонатан исчез при очень странных обстоятельствах. Медсестра ничего не видела, хотя и не выходила из кабинета, где дежурила. Как мне жаль, Фран­суа, что вы вынуждены делить с нами это несчастье!

Что она имела в виду? Намекала, чтобы он вернулся в Париж? Видимо, нет, потому что тут же добавила:

— Какое счастье, что вы с нами. Пожалуйста, не ос­тавляйте Боба. Я боюсь за него так же, как за Джона­тана.

Франсуа не хватило времени обдумать сказанное, по­тому что к ним бежал Боб. Он вскочил в машину.

— Что сказала госпожа Хамфри? — спросила мисс Мэри.

— Она, как всегда, возмущена.

В пути все молчали. Перед мысленным взором Фран­суа все время возникал рыжий человек, который, каза­лось, кого-то подстерегал в коридоре. Войти в палату, не пройдя мимо кабинета, где находится медсестра, невоз­можно. На деле все оказалось еще более сложным, чем думал Франсуа5. Когда полчаса спустя они слушали рас­сказ инспектора, им казалось, что случилось просто не­вероятное. Вход в палату охраняли два полицейских, а Морриссон тщательно осматривал помещение.