Рыцарь Грааля - Андреева Юлия Игоревна - Страница 26

Раймон улыбнулся. Дело с Видалем сдвинулось с мертвой точки, чему он был несказанно рад. Кто-то помог ему, теперь он помогает Пейре. Граф подумал, есть ли во всем этом внутренняя логика или хоть какой-то смысл, и не смог ответить на этот вопрос. Должно быть, песни юного трубадура так глубоко проникли в сердце графа, что он решил дать шанс Пейре, чтобы услышать их снова.

Выйдя из часовни и подобрав неудобные длинные одежды, граф прошел по небольшому освещенному всего тремя факелами коридору. Затем, поднявшись по крохотной лесенке, он оказался в собственном кабинете. Там граф кликнул оруженосца, который помог хозяину облачиться в праздничные одежды, и только после этого велел привести давно ожидавшего аудиенции Луи де Орнольяка.

Объяснения ожидались нешуточными, в воздухе явно запахло войной, и граф решил держаться до конца.

Он уселся на грубый неудобный трон, доставшийся ему от далеких предков, ни во что не ставивших комфорт и предпочитавших надежность красоте и уюту. Граф выпрямил спину и положил тощие руки на подлокотники, отчего сразу же сделался похожим на коршуна.

Де Орнольяк вошел в комнату, печатая шаг. Он изящно поклонился господину Тулузы и тут же осклабился в неподобающей усмешке. Раймон прекрасно понимал, отчего смеется эн Луи, и прикусил губу. С годами они сделались необыкновенно похожими – родная кровь подтверждала свои права, делая этих, таких разных, людей похожими, словно родные братья. Достойные потомки легендарного князя Гурсио: один – на троне самого большого графства, другой – в поношенных одеждах и с почерневшей от времени домрой.

Много раз тулузский граф замышлял отравить наглого и ничего не требующего от него трубадура, но всякий раз чья-то невидимая рука ломала его планы; Луи де Орнольяк был самым опасным человеком для Раймона и он никогда не предъявлял своих прав, не заикался о своем родстве, да и вообще, вел себя, как отъявленный шалопай и ловец ветра. Много раз и в молодости Раймон пытался провоцировать Луи на необдуманные поступки, заманивал его в ловушки, пытался даже оскорблять, но на проклятого родственника не действовало ровным счетом ничего. Пьяный или трезвый, поднятый с ложа любви или падающий от усталости после жаркого боя, он ни разу не дал графу ни малейшего повода для убийства.

Без причины же убивать де Орнольяка было неинтересно.

– Я попросил вас, эн Луи, прийти для конфиденциального разговора и надеюсь, что на вашу порядочность можно положиться, – от внимания графа не смогло укрыться, что де Орнольяк не спокоен и, по всей видимости, будет искать повод обидеться и вспылить, что никак не вязалось с мирными планами старого графа. – Речь пойдет о том, кто по праву должен стать в этом году королем поэзии, – граф снова заглянул в глаза гостю, но не прочел в них ничего утешительного.

– Пусть Победит сильнейший, – выдавил из себя де Орнольяк. – Кажется, именно об этом говорят правила турнира, или, возможно, я что-нибудь недопонял?

– Все так, но… – граф поморщился. – Судите сами, вас три благородных рыцаря – вы, Бертран де Борн и этот юный Видаль.

По тому, как взметнулись вверх тонкие брови гостя, граф констатировал, что тот ничего не знал об уже состоявшемся посвящении.

– Да, я только что произвел его в рыцари, как просили меня вы, принц Рюдель и Бертран, – Раймон заглянул в глаза де Орнольяку, надеясь прочитать, насколько сильно задело его явное оскорбление – не позвать на посвящение собственного ученика, – С вами же я хотел поговорить вот о чем, – граф выждал паузу и продолжил: – Как вам, должно быть, известно, благородный друг, – он усилил эффект, сделав акцент на слове «друг», – на турнире Бертран де Борн был выбит из седла, и как мне доложил час назад мой личный лекарь, его рука должна оставаться на перевязи до следующего новолуния. А это значит, он не сможет выступить на трубадурском турнире. То есть остаетесь вы, мой друг, и ваш ученик Видаль.

– Бертран перевернулся в воздухе раза два, прежде чем шлепнуться об землю. Я называю это хорошей, очень хорошей сшибкой! – ухмыльнулся де Орнольяк. – Что же касается моего ученика, то я не боюсь его. Вы можете велеть герольдам трубить к началу боя. Увидите, как я разделаю этого юнца.

– Я нисколько не сомневаюсь, что победа будет за вами, – граф пытался подобрать подходящие слова. – Скажу больше – я готов прямо сейчас биться об заклад, поставив на вашу победу половину всего, что я имею. Но, друг мой, возможно ли устраивать бой между учителем и учеником? Подумайте, что скажут люди?

– Я заткну рты всем, кто посмеет их раззявить. Можете быть уверены, сир, – де Орнольяк хотел уже поклониться и уйти, но граф остановил его, поспешно сойдя с неудобного трона.

– Вы победите. Повторяюсь, в этом нет ни малейшего сомнения, но… – он положил руку на плечо трубадура, – представьте на мгновение, какие песни родятся после этой вашей блистательной победы? О чем будут петь голодраные трубадуры, разнося свои мерзкие куплеты по всем окрестным замкам и площадям? А петь они станут следующее: они поведают миру о благородном рыцаре и трубадуре, который специально для того, чтобы победить в турнире, нашел деревенского паренька, научил его худо-бедно брякать на лютне и затем под трубы герольдов победил его. Вас станут спрашивать, откуда в следующий раз вы намерены тащить мальчишек, для того чтобы одерживать над ними смехотворные победы.

Де Орнольяк побледнел. И граф счел это хорошим знаком.

– Никто не скажет, что Пейре Видаль на редкость сильный трубадур, победить которого большая честь. Кто с первого раза запомнит его голос и песни? Я предлагаю объявить, что все вы достойны быть королями турнира, ибо каждый хорош по-своему, и невозможно выбрать кого-то одного. Все вы получите свое золото за предпоследний турнир и свои золотые короны королей. Я говорю все трое – потому что, по чести сказать, боюсь Бертрана. Дьявол не создавал никогда более желчного и злопамятного трубадура. Я боюсь, что несчастье, постигшее его в турнире, падет очередным проклятием на Тулузу, которую он всем сердцем ненавидит, – граф вздохнул. – Если вы, любезный Луи, согласитесь на мое предложение и поговорите со своим другом, вы сделаете меня своим вечным должником.

– Но сумма за предпоследний турнир и те деньги, которые должен получить победитель, несопоставимы! – голос трубадура дрогнул, было очевидно, что он уже согласился с решением графа.

– Конечно, это так, но войдите и вы в мое положение. Если победитель один – я должен возложить ему на голову одну корону, если же вас трое – мои расходы заметно возрастают. Впрочем, если вы согласитесь сменять корону на золото, – он развел руками, – я согласен. Но при этом позволю себе напомнить вам, милый друг, что буквально через две недели в Каннах состоится турнир, на который, насколько я знаю, приглашен весь цвет рыцарства, Так что я думаю, что корона более чем что-то другое докажет ваше превосходство над окружающими.

– Хорошо. Я согласен, – де Орнольяк поклонился графу, и тот смог, наконец, вздохнуть с облегчением.

Пир по поводу коронации сразу трех победителей турнира трубадуров и одного победителя рыцарского турнира получился на диво. В зале, где до этого бились трубадуры и были установлены трибуны, теперь стояли дубовые столы. Три победителя-поэта и один рыцарь, доказавший свое превосходство на рыцарском турнире, по праву главенствовали за столом, налегая на великолепные блюда и вина. Что было не так уж просто, учитывая то обстоятельство, что к ним то и дело обращались с вопросами или просьбами что-либо исполнить или рассказать. Так что оруженосцы едва успевали обтирать тарелки своих господ. За Пейре ухаживал счастливый и весьма довольный своим назначением Хьюго, который подкладывал ему куски мяса и держал наготове каравай хлеба, чтобы Видаль, по первому же требованию спеть, мог вытереть руки о хлебный мякиш и взять лютню. Лежащие на специальном деревянном настиле собаки зорко следили за пирующими, ловя кости и пропитанные салом куски хлеба.

Божественная Эсклармонда де Фуа также изъявила желание петь, но вопреки ожиданию Пейре ей аккомпанировали сразу четыре Совершенных.