Танцы с королями - Лейкер Розалинда - Страница 90

С отъездом двора в Версале почти повсюду воцарилась тишина и покой, за исключением одного крыла, где размещались какие-то правительственные учреждения, решавшие второстепенные вопросы. Судьба Франции теперь опять вершилась в Париже. Жасмин частенько покидала отца и бегала одна по пустынным и молчаливым государственным покоям. Однако наибольшее удовольствие она получала, танцуя в зале Зеркал под собственную мелодию и наблюдая за своим отражением в каждом из семнадцати огромных, от потолка до пола, зеркал. Из уст отца, как из рога изобилия, сыпались волнующие рассказы о Версале, и мысленно девочка все чаще погружалась в волшебный мир пышных нарядов, нескончаемых празднеств, грандиозных фейерверков и танцев.

После того, как Жасмин минуло четырнадцать лет, случилось три весьма значительных события. Первым было то, что довольно богатый и знатный дворянин, в три раза старше ее, близкий знакомый Лорента, попросил ее руки. Разумеется, это предложение даже не было воспринято всерьез, а Жасмин лишь хихикала и вертелась перед зеркалом. Но теперь она смотрела на себя другими глазами. Вытянув тонкую, точеную шею, откинув голову, словно под тяжестью пышных каштановых полос, она стояла с гордым и независимым видом,

Любуясь изящным носом с горбинкой и высоко поднятым подбородком. У нее были густые и длинные ресницы, почти полностью затенявшие синеву ее глаз, которой Жасмин очень гордилась, и которая все же была видна из-под этой темной бахромы. Конечно, линии ее рта не могли считаться безупречными, но два ровных ряда зубов отливали перламутровой белизной. Кремовая, бархатистая кожа ее тела не имела никаких изъянов, за исключением нескольких глубоких шрамов на затылке, которые были умело скрыты прической. Был у нее и еще один шрам на правой щеке, который, появляясь на каких-либо торжествах, она маскировала мушкой. Все эти шрамы были следами оспы, перенесенной Жасмин в раннем детстве: неустанное бдение матери, проведшей бессонные дни и ночи у постели дочери, спасли ее от гораздо худшего. Жасмин была в детстве очень подвержена различным инфекционным заболеваниям, но теперь эти тревожные дни остались далеко позади. Что касается фигуры, то девушка обещала превратиться в стройную, очень изящную женщину. Жасмин уже твердо решила сохранить свою тонкую талию, несмотря ни на что, даже на замужество и рождение детей.

Берта по-прежнему распекала ее за тщеславие, но Жасмин не без основания гордилась своей внешностью. Да и разве можно было слушать Берту, которая вечно находила повод поворчать! Единственным ее достоинством, по мнению Жасмин, было то, что теперь она куда чаще, чем в прошлом, любила вздремнуть в кресле, положив ноги на скамеечку, и тогда можно было улизнуть из-под надзора этих проницательных, всевидящих глаз. И все же у Берты оставалось весьма действенное средство, которое постоянно висело над Жасмин как дамоклов меч, внушая тревогу и беспокойство. Это была угроза рассказать ее обожаемому папеньке о гораздо более серьезных проделках дочери. Благодаря этому Берте удавалось в корне пресекать шалости, в которые Жасмин пустилась бы в противном случае, не задумываясь ни о чем.

Второе событие было весьма печальным и драматичным и не на шутку перепугало Жасмин. Однажды они с отцом вернулись в Версаль в прекрасном настроении. Когда они, весело болтая, вошли в зал, дворецкий поспешил навстречу, доложив, что мадам получила дурные вести из Англии. Жасмин и Лорент бросились в библиотеку, где Маргарита принимала курьера, и нашли ее там сидящей с поникшей головой в кресле у камина.

— Моя дорогая, что произошло? — воскликнул Лорент, и тут же его осенила догадка…

— Мамочка! Скажи нам!

Маргарита подняла голову с огромным трудом, словно у нее невыносимо болела спина. Ее лицо стало пепельно-серым, и впервые она выглядела как пожилая женщина, разбитая горем, ибо лишилась обычной бодрости и целеустремленности, которые делали ее значительно моложе. Не отвечая, словно печальное известие парализовало ее голосовые связки, Маргарита просто смотрела на Лорента неподвижным взглядом. В ее больших глазах блестели бусинки слез. Лоренту стало невыносимо жаль жену, он кивнул головой, выражая сочувствие, и простер к ней руки, но Маргарита не ухватилась за них. Было видно, что в ней шла жестокая борьба. Она прилагала титанические усилия, чтобы не дать волю чувствам и взять себя в руки. Она начала вставать и, приподнимая свое тело с кресла, схватилась за подлокотники с такой силой, что костяшки пальцев побелели, как снег. Жасмин оцепенела от ужаса. Ей еще ни разу не приходилось видеть столь тяжелых душевных, мук, и то, что так жестоко страдала именно ее дорогая матушка, было невыносимо. С ее губ сорвался крик, но родители не слышали его, напряженно всматриваясь друг в друга. Лорент был готов в любое мгновение заключить жену в спасительные объятия, но Маргарита не могла еще должным образом отреагировать на благородный жест мужа.

Маргарита отпустила, наконец, подлокотники кресла и стиснула опущенные дрожащие руки. Она чувствовала, что ее с головы до ног колотит крупная дрожь; по телу прокатила волна леденящего холода. Ей вдруг показалось, что она совершенно не ощущает нижней челюсти, но затем Маргарита поняла, что у нее все еще стучат зубы — это была реакция на тот эмоциональный удар, который ей только что довелось пережить. Ее речь была не совсем внятной и говорила она запинаясь.

— Он умер… — сумела произнести Маргарита кое-как, понимая, что нет нужды объяснять все более подробно этому доброму человеку, который знал ее чуть ли не лучше, чем она сама. — Он умер в своем доме в Лондоне три недели назад. Минул двадцать один день, а я ничего не знала… — ее губы исказила судорога, и она прижала кончики пальцев к уголкам рта, пытаясь хоть так подчинить своей воле мускулы лица. — При своем последнем вздохе он позвал меня…

Наконец горькое чувство невосполнимой потери прорвалось наружу. Она раскинула руки в стороны и, сделав шаг вперед, стала падать, возопив страшным голосом:

— Огюстен мертв!

Лорент успел подхватить жену, у которой был глубокий обморок. Жасмин в страхе завизжала, подумав, что ее мать умерла так же, как и тот человек, имя которого она произнесла, но отец быстро успокоил девочку. Вся в слезах, она следовала за отцом, который на руках понес мать наверх. Сознание вернулось к Маргарите лишь вечером, и она еще долго оставалась прикованной к постели: казалось, что ей мучительно, по крупицам приходилось собирать остатки желания жить дальше. Жасмин изо всех сил старалась подбодрить мать, расшевелить ее, но Маргарита оставалась безучастной ко всем попыткам достучаться до нее. Помочь излечиться от шока, вызванного столь безмерной утратой, ей могли лишь ее собственные силы.

Еще до того, как жена выздоровела и снова начала спускаться вниз, Лорент убрал из гостиной слоновой кости портрет Огюстена Руссо. Его завернули в холстину и положили на хранение в потайную комнату, а на освободившееся место повесили другую картину. К этому времени Лорент объяснил Жасмин, что когда-то, давным-давно, ее мать была влюблена в человека, который был изображен на портрете: вот почему его кончина явилась для нее таким тяжелым ударом.

Маргарита знала, что портрет будет снят и что причиной тому вовсе не ревность или злоба. Лорент понимал, что образ Огюстена будет постоянно бередить душевные раны Маргариты, пока она окончательно не сломается. Огюстен был значительно старше ее, и вполне можно было ожидать, что он умрет первым, но Маргарита стойко переносила разлуку с ним, пока он был жив: возможно, где-то в глубине ее сознания тлела слабая надежда на воссоединение. Она написала письмо его вдове, поблагодарив Сюзанну за сочувственное внимание, которое выразилось в том, что она вместо письма послала к Маргарите специального курьера и не утаила последних слов Огюстена, обращенных к ней. Ответа она не ожидала, да его и не последовало. Конечно, Сюзанне нелегко было жить все эти годы, сознавая, что любовь Огюстена осталась далеко за Ла-Маншем, но, в конце концов, она проявила благородство духа, в котором ей никогда нельзя было отказать.