Танцы с королями - Лейкер Розалинда - Страница 66

— Мои родители, как вам известно, уже мертвы, а я — их единственный сын и уже полностью вступил в законные права наследования, которых никто не может меня лишить. Что же касается пребывания при дворе, то это состояние для меня временное. Я вовсе не собираюсь до конца своих дней быть здесь мальчиком на побегушках. Жизнь и нравы двора мне не по вкусу. Я чувствую себя здесь как неприкаянный. Друзьями я так и не обзавелся, а вот враги уже появились.

— Так зачем же вы сюда приехали?

— Да потому, что так уж исстари повелось, и в этом есть своя справедливость, что каждый дворянин должен пару лет прослужить королю в качестве придворного, а затем поступить в полк. Мой срок пребывания при дворе подходит к концу, и следующей весной я перейду в драгуны. Все, что я у вас прошу, — это стать моей невестой и после помолвки ждать, пока не выйдет время моей службы в армии. Затем я вернусь в свое поместье, и тогда даже сам король будет не в силах помешать мне жениться на женщине, которую я избрал. — Он вновь открыл шкатулку, достал оттуда кольцо и, стараясь вложить в свои слова всю нежность и глубину чувств, стал уговаривать:

— Позвольте же мне надеть это кольцо на ваш палец!

Маргарита спрятала руки за спину, отрицательно покачав головой. Утром она радовалась, что Огюстен был далеко, в Гавре. Теперь же она очень сожалела, что в эту минуту его нет рядом. Став свидетелем этой сцены, он навсегда избавился бы от своих опасений, что однажды Маргарита примет предложение руки и сердца от молодого человека.

— Нет, Стефан, вы сделали большую ошибку…

В голосе Стефана зазвучало отчаяние, когда он обратился к ней снова:

— Если вы не хотите стать моей невестой по каким-то иным причинам, то именем господа Бога заклинаю вас сделать это ради вашей же безопасности!

Этот страстный призыв насторожил ее. Она внимательно посмотрела на него и спросила:

— Почему вы думаете, что мне угрожает, опасность?

— Руссо может заразить вас своими гугенотскими убеждениями, и вы тоже попадете в список еретиков. Разве вы не слышали последних новостей? Против протестантов, отказывающихся перейти в католичество, будут приняты еще более строгие меры, чем прежде. Браки между католиками и гугенотами будут запрещены, а дети, уже появившиеся в результате ранее заключенных браков, будут считаться незаконнорожденными. Судьи-протестанты будут отстранены от исполнения своих обязанностей, да и вообще все должности в государстве отныне смогут занимать лишь люди того же вероисповедания, что и наше с вами..

— Но это же чудовищно!

— Следите за вашим языком, Маргарита! То, что вы сказали сейчас мне, не должно коснуться чужих ушей! К тому же это еще не все.

— Неужели можно придумать еще что-нибудь более мерзкое?

Стефан продолжил свой рассказ, и Маргариту охватило отчаяние. Права протестантов ущемлялись всюду, где только возможно. Всякие контакты между людьми разных конфессий запрещались законом. Например, католическая повивальная бабка не имела права принимать роды у гугенотки и наоборот.

— Как видите, — заключил Стефан, — продолжая жить под одной крышей с Руссо, вы сами напрашиваетесь на серьезные неприятности. Мое кольцо каждодневно напоминало бы вам о необходимости быть бдительной, а со временем вы увидели бы в нем и символ нашего обручения. Покиньте Шато Сатори, пока не вернулся Руссо!

— Я никогда не сделаю этого!

Он едва не рванулся с места, закричав:

— Проклятье! Как можете вы быть такой упрямой?

— С самого начала Огюстен и я уважали убеждения друг друга. Мне нечего бояться! И даже если бы я и боялась, то все равно осталась бы с ним.

— Как можно уважать его? Он же гугенот! Ему суждено попасть в ад и корчиться там в муках!

Маргарита едва заметно улыбнулась:

— Я тоже греховна…

— Ваш грех будет отпущен вам святой церковью, если вы оставите его.

— Ради вас?

— Да!

Она покачала головой:

— Я уже дала вам ответ.

Стефан шумно вздохнул и, отвернувшись, взял со стола шляпу с пером.

— Ну что же, нет смысла продолжать разговор на эту тему — по крайней мере, сегодня.

— И в любой другой день. Прощайте, Стефан!

Покидая магазин, он чувствовал себя униженным и повергнутым в прах, но не винил в том Маргариту. «Ладно, — думал он, — не вечно же этому Руссо стоять между нами». Уж об этом он твердо решил позаботиться.

Приехав домой вечером, Маргарита узнала, что Сюзанна опять уехала. Такое случалось и прежде, когда Сюзанне нужно было отлучиться в Париж или же приходило срочное послание из Орлеана с вестью о болезни ее ребенка, и тогда она уезжала точно так же — бросив все и не попрощавшись. Маргарита подумала, что и в этот раз случилось нечто подобное, ибо Сюзанна обычно собиралась впопыхах и не вставляла записки с выражением благодарности за гостеприимство и объяснением причин срочного отъезда. И только через две-три недели от нее приходило письмо с надлежащими извинениями.

В течение довольно продолжительного времени Маргарита не получала никаких писем, кроме деловых. Наконец, пришел день, когда должен был возвратиться Огюстен, настал новый, а его все не было. Маргарита предположила, что состояние старого Руссо опять резко ухудшилось и Огюстену пришлось задержаться. Минуло еще десять дней; ее тревога достигла такой степени, что она не находила себе места и металась по комнатам, как загнанный зверь. В конце концов, ей доставили письмо, и, вскрыв его дрожащими руками, она почувствовала долгожданное облегчение. Письмо было коротким, но в нем Огюстен выражал ей свою неизменную любовь и заботу и сообщал, что прибудет домой на следующий день.

Никогда еще им не доводилось жить врозь так долго, и как только он переступил порог Шато Сатори, их обоих охватило бурное ликование. Они никак не могли нацеловаться всласть. Огюстен не спрашивал ее о Стефане, и это обрадовало и немного удивило Маргариту. Ночь, проведенная в Версальском дворце, так и осталась тайной, известной лишь ей и королю.

Глава 8

Сюзанна добилась аудиенции у короля. Почти четыре месяца прошло с тех пор, как она ездила в Гавр сообщить Огюстену об измене Маргариты.

Эта новость потрясла его до такой степени, что если бы весть о возвращении его возлюбленной ранним утром и ее нежном прощании на крыльце со Стефаном Ле Пеллетьером принес кто-нибудь другой, он бы ударил этого человека. Но Огюстен знал, что Сюзанна не может обмануть его.

— Лишь чистая случайность позволила мне стать свидетельницей этой сцены, — сказала она. — Я проснулась очень рано от ужасной головной боли и пошла к Маргарите в спальню попросить какого-нибудь отвара или настоя из трав. Ее постель была даже не смята, и я поняла, что она не ночевала дома, а потом с улицы послышался шум подъезжающей коляски.

— О, мой Бог!

В его голосе прозвучала такая боль, что у Сюзанны ком встал в горле и она не смогла дальше говорить. В голове Огюстена внезапно все смешалось — разочарование, отчаяние, недоверие. И все же Сюзанна не могла взять свои слова назад, даже если бы это было возможно. Ей казалось, что будет гораздо хуже, если Огюстена предадут снова, и не раз, а затем покинут без предупреждения. Она вовсе не стыдилась того, что утешила его, как могла, и заменила ему Маргариту в любовных ласках.

…Сюзанна нетерпеливо постукивала пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидела, ожидая вызова к королю. Тот уже довольно долго совещался с одним из своих министров. В приемной сидели еще несколько придворных, которым было назначено время после аудиенции Сюзанны. Трудно было предсказать, как король отнесется к ее просьбе, но имелись некоторые основания надеяться на то, что он проявит снисходительность к красивой женщине, и поэтому Сюзанна все утро и первую половину дня вплоть до отъезда в Версальский дворец только и делала, что прихорашивалась перед зеркалом в окружении помогавших ей двух горничных.

Единственную угрозу для положительного исхода ее дела могла представлять новая позиция короля, превратившегося в строгого ревнителя нравственных устоев. Все знали, что теперь он спал лишь с одной мадам де Ментенон, и считали, что он сочетался с ней тайным браком. Однако спросить его об этом напрямую означало рисковать своим положением при дворе. Людовик, который наверняка обо всем догадывался, должно быть, втихую потешался над всеми этими домыслами, сплетнями и слухами, но, с другой стороны, ничто так не привлекало придворных, как возможность посудачить, позлословить на чей-то счет, и никто не знал эти нравы лучше самого Людовика.