Танцы с королями - Лейкер Розалинда - Страница 58

— Я не хочу порывать с ним! С какой стати я обязана это делать? — В гневе она сжала кулаки, когда их ссора из-за этой дружбы достигла пика. — Это единственный человек из придворных, если не считать Жака и Сюзанны, с которым я могу дружить, не чувствуя разницы в нашем происхождении!

— Уж слишком явно он увивается за тобой! Я не потерплю такого! Ты должна положить этому конец, как только увидишь его в следующий раз!

Произнеся этот ультиматум, он, тяжело шагая, вышел из комнаты. Маргарита бросилась к двери и закричала вслед:

— Если ты не умеешь доверять мне, так не лучше ли мне уйти!

Огюстен не поверил, что она и в самом деле собиралась покинуть его, и посчитал, что, в конце концов, ее злость выкипит и она покорится его воле. Однако Маргарита сошла вниз по лестнице с маленьким саквояжем, где были только ее вещи и ни одного подарка Огюстена, и спокойно направилась к выходу. Пока Огюстен опомнился, она уже успела пройти порядочное расстояние по алее в сторону дороги на Версаль. Вскочив в седло, он поскакал за ней и, нагнав, загородил дорогу; при этом его лошадь встала на дыбы, словно чувствовала на себе обезумевшего всадника.

— Извини меня! — яростно прокричал он. Теперь его гнев был вызван другой причиной. — У меня нет права диктовать тебе условия.

Маргарита остановилась. Ее лицо побелело и по-прежнему сохраняло непримиримое выражение.

— Точно так же ты не имеешь никакого права не доверять мне. Никогда, даже в мыслях, я не изменяла тебе!

Огюстен спешился и похлопал лошадь по холке, успокаивая ее.

— Я верю тебе и прошу простить меня. Когда кругом только разврат и адюльтер, становишься слишком мнительным, и я никак не могу отделаться от мысли, что настанет день, и ты полюбишь другого.

Маргарита видела, что Огюстен искренне раскаивался в своих необдуманных словах. Ей вдруг стало ясно, что теперь им можно управлять, как вздумается. И если бы она стала торговаться, потребовав в обмен на свое возвращение в Шато Сатори обручальное кольцо, то без труда получила бы его. Ведь его постоянно снедала мысль о том, что он не связан с ней законными брачными узами, а потому и не может повелевать ею. Это и было причиной его ревности.

Соблазн был очень велик. Стоило ей только захотеть, и она легко стала бы мадам Руссо. Она уже чувствовала прикосновение золотого кольца к своему пальцу, но, как это случалось и раньше, верх взяло здравомыслие. Это было бы эгоистично и нечестно, и обернулось бы огромными издержками для Огюстена и, в конечном счете, для нее самой, ибо ни один придворный не имел права жениться, не получив предварительного согласия короля на брак. Нарушив эту традицию, он в полной мере испытал бы на себе тяжелые последствия столь опрометчивого поступка. Старый Руссо отказал бы ему в своем уважении и, скорее всего, лишил бы наследства, а король отправил бы в ссылку или, по меньшей мере, навсегда отлучил бы от двора. Аристократ был волен выбирать себе в любовницы кого угодно, хоть спившуюся проститутку, живущую под мостом, если таковы были его причуды, но жениться на особе низшего сословия ему не разрешалось. Исключение, да и то редкое, составляли богатые наследницы крупных банкиров и купцов. Маргарита понимала, что значило для Огюстена лишиться благосклонности короля в такое время, как сейчас, когда каждый день приносил новые тревожные сообщения о расправах над протестантами, отказывавшимися перейти в католическую веру.

— Я никогда не смогу полюбить никого другого. — Ее голос дрогнул. — На всем белом свете для меня есть только ты, и так будет всегда…

Огюстен сделал два шага вперед и простер к ней руки в мольбе:

— Тогда прости меня и давай вернемся домой, — мускулы его лица напряглись, и на скулах проступили желваки. — Без тебя я не смогу провести в этом доме ни единой ночи.

У Маргариты больше не было сил сопротивляться. Пальцы, сжимавшие ручку саквояжа, разжались, и он упал в дорожную пыль, когда любящие руки Огюстена приняли ее покорное тело в свои объятия. Долгий и яростный поцелуй не убавил в них страсти, а наоборот, лишь разжег желание. Огюстен ударил лошадь по крупу хлыстом, и та одна, без всадника, поскакала домой, а он там же, на дороге, подхватил Маргариту на руки и понес на ближайший луг, где они предались любви посреди высоких, почти по пояс, лютиков. Маргарита, закрыв глаза, воображала, что ее ласкает тот деревенский парень, за которого она обязательно вышла бы замуж, если бы не пересеклись дороги ее и Огюстена. Оба они почувствовали, что эта ссора и последовавшее за ней примирение еще больше сблизило их.

Затем потекли недели, наполненные почти безоблачным счастьем, хотя продолжавшееся знакомство Маргариты со Стефаном по-прежнему больно ранило самолюбие Огюстена. Лишь собрав в кулак всю свою волю, мог он принудить себя быть вежливым с этим черноглазым молодым человеком с приятными чертами лица. Каждый раз, как только представлялась возможность, Маргарита затевала разговор, в котором приходилось принимать участие им обоим. Количество же танцев со своим воздыхателем она ограничила до одного-двух за вечер. Огюстену было нетрудно понять отношение Ле Пеллетьера: он сам вел себя точно так же в его возрасте. Молодой повеса, вечно ходивший с высоко поднятой головой, словно у него не сгибалась шея, в свою очередь считал, что мсье Руссо в свои тридцать восемь лет слишком стар для того, чтобы удовлетворить все прихоти такой красавицы, как Маргарита.

— Вы все еще охотитесь, сир? — Стефан нарочно задал этот бестактный вопрос однажды вечером, когда они стояли вдвоем с Огюстеном на террасе Бальной рощи, а Маргарита в это время танцевала внизу с кем-то еще. Затем, уловив опасный блеск в глазах своего более старшего по возрасту собеседника и решив, что еще не пришло время для выяснения отношений на поединке, он добавил снисходительным тоном, который, однако, не делал его слова менее обидными:

— Я слышал о той ране, которую вы получили в жестокой битве, и подумал, что теперь она мешает вам в полной мере испытывать удовольствие от такого истинно мужского развлечения, каким является охота.

— Да, я был ранен в плечо и теперь владею левой рукой не так хорошо, как мне хотелось бы, но в обычной жизни это не доставляет мне особых неудобств, — холодно ответил Огюстен. — К тому же моя правая рука по-прежнему верна мне и на дуэли способна разить шпагой без промаха.

Плохо скрытая угроза достигла цели. Глаза Стефана свирепо засверкали, и оба соперника уже готовы были молча вцепиться друг другу в глотку, если бы не подошла Маргарита, когда закончился ганец. Она не заметила напряженности, повисшей в воздухе, и очень радовалась спокойствию и рассудительности, с которыми, как ей казалось, Огюстен теперь воспринимал эту дружбу, заполнявшую определенную пустоту в ее повседневном существовании.

Маргарита цеплялась за отношения со Стефаном, потому что подсознательно испытывала необходимость хоть изредка бывать в компании своих сверстников, и это желание овладевало ею все сильнее.

Огюстен продолжал пользоваться доверием и благосклонностью короля, и положение его казалось пока достаточно прочным, несмотря на постоянные петиции, которые он подавал Людовику в защиту протестантов, теперь уже повсеместно и почти открыто преследуемых. Снова и снова он испрашивал монаршей аудиенции, чтобы привлечь его внимание к еще одному случаю закрытия гугенотской церкви или душераздирающей драме родителей, разлученных со своим ребенком. Немногим семьям удавалось теперь в полном составе вырываться из лап свирепевших с каждым днем властей, как тем, которые находили приют в доме Огюстена перед бегством в Голландию.

Король снисходительно выслушивал его жалобы, задумчиво поигрывая кончиком уса.

— Скорее всего, церковь была ветхая и могла обрушиться, — отвечал он, или:

— Детям будет обеспечен надлежащий уход. Заверьте родителей, что их чада ни в чем не будут испытывать нужды, мсье Руссо.

Невозмутимость и безразличие Людовика были своего рода глухой стеклянной стеной, которой он отгородился от всего, что происходило с простыми людьми, его подданными. Иногда Огюстену казалось, что он больше не сможет сдерживать возмущение и взорвется. Особенно раздражало его то, что Людовик — и Огюстен был в этом твердо убежден — прекрасно понимал его состояние, граничившее с отчаянием, и проявлял к нему эту странную, извращенную жалость. Если бы хоть часть этого сострадания удалось направить в нужное русло, Огюстен счел бы свои усилия не напрасными. И все-таки он находил в себе силы делать все от него зависящее для помощи преследуемым. Занятие это было чрезвычайно опасным, потому что в распоряжении короля находилась отлаженная система сыска и доносов, которая действовала чрезвычайно эффективно. Перлюстрировалась вся переписка придворных, и содержание писем, которое могло представлять интерес, сразу же доводилось до сведения Людовика. Неудивительно, что людям, не подозревавшим о существовании такой практики, казалось, что король обладает сверхъестественным даром, позволяющим ему проникать в сердца и умы, видеть сквозь запертые двери спален и угадывать все тайные мысли и желания.