Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Макоули Пол Дж. - Страница 42

Салаи, оскалясь, повернулся к нему:

— Ты ничего в этом не понимаешь. Это все твоя обезьяна, это она потеряла вещицу.

Внезапно Паскуале понял, отчего погиб Джулио Романо, понял, почему его тело оказалось запертым внутри башни, где не было других людей. Они с Никколо бились над разгадкой, и теперь она оказалась у него в руках, но была бесполезна. Это просто смешно!

— Видите, как он над нами потешается! — заметил Салаи. — Немного крови, и правда выйдет наружу. Ты боишься крови, монах?

— Вы знаете, что я искушен в медицине. Но я все хочу сделать как следует.

— Может быть, ты имеешь в виду научный подход? Даже в пыточном деле есть свои механики. Действенней всего боль от ножа. Нож мучает медленно, утонченно, в отличие от strappado. Боль не прекращается. Каждый порез работает, боль нарастает все время. Он довольно милый мальчик, может, мне отрезать ему ухо, по кусочкам, а?

— Придержи язык, Салаи. — Никколо пришлось облизнуть губы, чтобы расклеить их, и каждое его слово прерывалось вдохом. — Я уверен, ты всего-навсего хвастливый болтун. И даже не очень хороший. Если хочешь сделать мне больно, попробуй снять с меня кожу.

— Спустите его, — холодно произнес Салаи, — посмотрим. Нет, монах. Сначала мы попробуем по-моему.

— Ты не посмеешь, Салаи, — сказал Никколо и напрягся, когда Салаи приложил лезвие ножа к повязке на ране, куда попала пистолетная пуля.

Россо заговорил срывающимся голосом:

— Скажи им, что они хотят, Паскуале. Тебе от этого хуже не станет, зато ты спасешь друга.

Паскуале, на миг ставший центром всеобщего внимания, почувствовал себя странно собранным. Он посмотрел прямо на Салаи и произнес:

— Я же уже сказал, игрушка у меня в надежном месте. Только тронь его, и я больше ничего не скажу.

— Так уж и не скажешь, — возразил Салаи и погрузил кончик лезвия в напрягшиеся мышцы бедра Никколо. — Говори правду, художник.

Россо закричал:

— Ради бога, Салаи! Дай Паскуале сказать!

Паскуале прикусил губу, чтобы тоже не закричать, рот заполнился его собственной солоноватой кровью. Он сплюнул ее на солому, и наемник слегка ударил его по голове.

Никколо ухмыльнулся Салаи, будто оскалившийся череп.

— Это лучшее, на что ты способен?

— Нет, самое жалкое, — ответил Салаи и со смехом снова ткнул его ножом.

— Оставь его в покое!

— Убери руки!

Сначала Россо, а затем фра Перлата закричали. Россо выхватил кинжал. Обезьяна начала вырываться из рук хозяина, не сводя глаз с Паскуале.

Салаи снова засмеялся, отошел, чтобы все в комнате видели его. Он поднял окровавленный нож и облизнул лезвие, ухмыляясь.

Никколо застонал и выговорил:

— Убейте меня за правду. Вы же видите, что мальчик не лжет.

Салаи пожал плечами и поднял нож. Россо закричал, обезьяна вырвалась и странным боковым прыжком набросилась на негодяя, который держал Паскуале. Человек и обезьяна сцепились, а Никколо упал, поскольку дюжий наемник, держащий веревку, оттащил обезьяну от своего товарища, схватив за переднюю и заднюю лапы, и швырнул через всю комнату, прежде чем животное успело вцепиться в него зубами. Обезьяна подскочила, вереща от ярости и колотя по соломе всеми четырьмя лапами. Брат Перлата велел Россо успокоить макаку, склонился над Никколо и быстро осмотрел его раны.

Салаи выкрикивал оскорбления в адрес Россо. Его кудрявая шевелюра вздрагивала над круглым покрасневшим лицом. Когда он выговорился, фра Перлата сказал:

— Вы причинили достаточно вреда. Это вам не игра.

— Ничего этого было не нужно. Ничего! — воскликнул Россо.

Салаи засмеялся:

— Я убью тебя, Россо. Клянусь.

Фра Перлата повернулся и тихо заговорил:

— Это все дело, угодное Богу. Вы все обязаны понимать, зачем мы здесь. Настали последние времена, несущие беды, горькие, как блюдо полыни, и перемены, неумолимые, как мельничное колесо, мелющее муку мудрости. Флоренция, по плану Господа, является центром Италии, как уже совсем скоро станет ясно. Ею должно править Священное Слово, иначе меч падет на нее. Нужно покаяться, пока еще есть время. Нужно одеться в белые одежды раскаявшихся, но медлить нельзя, ибо скоро станет поздно для покаяний. Вы все понимаете?

— Я вам пока еще нужен, — заявил Салаи. — Не забывайте об этом.

— Я ничего не забываю, — ответил брат. Он велел здоровому детине позаботиться о Никколо, а сам прошел через комнату и приблизил круглое лицо к лицу Паскуале. От него несло луком. — Я ничего не забываю и, по милости Господней, вижу то, что мне нужно видеть. Посмотри мне в глаза, мальчик, и отвечай, иначе мы продолжим то, что начали.

Паскуале видел, как кровь струится из раненой ноги Никколо и пачкает кисти его скрученных за спиной рук. Фра Перлата вцепился в его лицо пальцами с острыми ногтями, заставляя Паскуале глядеть ему в глаза.

Паскуале проговорил:

— У меня есть то, что вам нужно. Я могу вас отвести прямо туда.

Здоровяк промыл раны Никколо соленой водой и перевязал полосками ткани, вырванной из его рубахи. Брат Перлата проверил его работу и сказал Никколо, что теперь воля Божья, будет ли он жить или умрет, затем приказал Россо успокоить обезьяну. Салаи сказал, что знает быстрый способ, и в свою очередь получил приказ успокоиться. Брат савонаролист делал все, что в его силах, Паскуале видел это, скрывая свой гнев за решимостью и деятельностью. Никколо связали веревкой, на которой он висел, четыре раза обкрутив ее вокруг его тела и перевязанной ноги, затем перерезали путы, стягивавшие его лодыжки. Макиавелли и его юного друга вывели наружу и повели вниз по грязному переулку туда, где ждала запряженная лошадьми повозка.

Ехали недолго, но каждый ухаб на дороге причинял боль ноге Никколо и вызывал его болезненный крик. Он лежал поперек скамьи, Паскуале сидел на другой между фра Перлата и Салаи, который чистил свои безукоризненные ногти лезвием ножа, не обращая внимания на тряску. Два наемника и Россо с обезьяной ехали вместе с возницей. Окна экипажа были задернуты занавесками, и Паскуале не видел, в каком направлении их везут, но в какой-то миг шум толпы усилился, затем прошел мимо и затих позади, поэтому он понял, что они не станут пересекать Арно ни по одному из мостов.

Очень скоро выяснилось, что он прав. Экипаж остановился, наемники выволокли их с Никколо наружу. Они стояли рядом с новыми доками. Здоровяк перебросил Никколо через плечо, словно мешок, а фра Перлата схватил Паскуале за локоть и пошел вместе с ним вниз на каменный причал, у которого на темной глади реки покачивался паром.

Савонаролисты захватили его. На палубе лежал в луже собственной крови мертвый человек, лица команды были закрыты шарфами.

Паром отчалил тотчас же. Пар валил из вентилей его котла, гребное колесо, тяжело скрежеща деревянными перемычками, взбивало воду в кремовую пену. Паром шел боком к течению, двигаясь к дальнему краю целой череды запруд и порогов, сдерживающих поток прорезанной каналами реки.

Стоял жуткий холод. Вниз по течению, за новыми доками, где над судами поменьше нависала океанская maona, вода разливалась темным зеркалом под небом, усеянным яркими морозными звездами. Вверх по течению под покрывалом дыма лежала Флоренция. То был дым не от мануфактур, а от множества пожаров. Огонь до сих пор освещал арку Понте Веккьо, огни пылали вдоль берега, от которого только что отвалил паром. Город по другую сторону реки был темен и тих, если не считать подмигивания сигнальных огней. Паскуале услышал, как муниципальные часы на башне церкви Санта-Тринита пробили четыре раза.

Он сидел с Никколо Макиавелли, растирая журналисту руки.

— Никогда не думал, что снова придется болтаться на веревке, — угрюмо усмехаясь, сказал Никколо, — но я рад, что сумел перенести это достаточно стойко. Тысячу благодарностей, Паскуале, мои руки снова что-то ощущают там, где ты разогнал по жилам кровь. Создается впечатление, что кровь является переносчиком боли, ведь нам всегда больно, когда она вытекает, а сейчас мне больно, когда она возвращается на свое привычное место.