Изумрудный дождь - Ли Линда Фрэнсис - Страница 20

Элли мысленно укорила себя за непонятную сладкую дрожь, что непроизвольно скользнула вдоль спины. Даже если у нее и не было ненависти к этому человеку, она не могла себе представить, как он может ей нравиться. Суровый. Холодный. Безжалостный. Самое последнее, чего она могла бы себе пожелать, так это еще одного сурового, холодного и безжалостного мужчину.

Но чувствуя на своих губах его взгляд, она задавалась вопросом, не вспоминает ли он сейчас о том, как упивался ее губами, как его руки ласкали ее тело в тот дождливый день? Она иногда об этом вспоминала.

Как будто прочитав ее мысли, Николас взял ее за руку и притянул к себе.

— Что вы делаете? — прошептала' Элли вдруг пересохшими губами.

— Собираюсь вас поцеловать.

— Вы не можете.

— Могу, — шепнул он и жадно накрыл ртом ее губы.

У нее вырвался тихий стон. И тогда он успокаивающе обнял ее свободной рукой за плечи. Ласково тронул ее губы кончиком языка, и они, чуть помедлив неуверенно раскрылись навстречу поцелую. Он стал целовать ее долго, страстно, чуть постанывая. Это было больше, чем просто поцелуй, — казалось, он проникает в потаенную глубину ее естества, чтобы познать доселе неведомое.

Пораженная, Элли с усилием отстранилась.

— На днях я пообещал себе, что никогда больше вас не увижу, — после секундного молчания с каким-то напряжением проговорил Николас.

— Если бы только вы сдержали свое обещание, — выдохнула Элли.

Резкие черты его лица смягчило выражение искреннего сожаления.

— В этом мире столько всяческих «если бы»! Но все эти «если бы» лишь пустой звук, потому что, по сути, ничего не значат. Я предпочитаю иметь дело с реальностью. — Он ласково провел костяшками пальцев по ее щеке. — А реальность как раз в том, что вы хотели моего поцелуя так же сильно, как мне хотелось поцеловать вас.

Правда была сказана, и отрицать ее невозможно. Но тут из открытой двери раздался громкий голос Джима:

— Элли? Что ты там делаешь?

Элли невольно отшатнулась. Действительно, что это она делает? Поцелуи и правда в глаза? Она прижала ладони к горящим щекам. Они все еще чувствовали прикосновение Николасв, как если бы его пальцы оставили на них клеймо. Она почувствовала на себе его жаркий взгляд, и кровь еще сильнее прилила к щекам.

— Элли, ты идешь? — спросил Джим. — Ники, ты тоже зайдешь?

Элли сделала шаг к двери. Ей нужно войти в магазин, переступить порог и оказаться внутри — там безопасно. Но она сбилась с шага, когда Джим спросил о Шарлотте. Господи, бедная маленькая Шарлотта, такая больная и одинокая.

Этого только не хватало! Но даже сквозь сумятицу собственных мыслей она почувствовала, как напрягся Николас.

— Как она? — мягко спросила Элли.

— Не знаю, — честно ответил он. — Я хочу верить, что Шарлотте лучше. Она и правда выглядит более веселой. Но те же доктора, которые окружали ее такой заботой и вниманием, подождав, когда она выйдет из кабинета, сказали мне, что надежды нет.

— Нет надежды? Но это невозможно!

— Не знаю, — повторил он отрывисто. Лоб его прорезала озабоченная складка.

— Простите.

— Я не сдаюсь. — Взгляд его исполнился решительности. — Я намерен отыскать кого-нибудь, у кого есть ответы.

— Ах вот как, ответы… какие вам хотелось бы услышать, конечно. Должно быть, это знаменитая воля, о которой вы в свое время говорили. Проявить волю, и все сбудется. — Элли вздохнула и озабоченно покачала головой. — Может быть, пора вам посмотреть и в другую сторону.

— То есть? — Глаза Николаса опасно потемнела Но Элли не так просто было запугать.

— Несмотря на все великие открытия и чудесные лекарства, медицина не может дать Шарлотте того, что можете дать вы.

— И что же это? — ледяным тоном поинтересовался он.

— Любовь. Вы можете дать ей свою любовь. Николас переступил с ноги на ногу и сжал челюсти.

— Любовь? Мисс Синклер, моей племяннице нужно лечение, а не какое-то бесполезное чувство, которого наверняка не существует.

— Не существует? — переспросила пораженная Элли. Но, заглянув в глубину его глаз, она вдруг поняла, что именно это он и имел в виду. Это было его правдой. Не поцелуи, которых ей хотелось еще и еще. Не сказочные сны. Этот человек был тверд и холоден, как мраморная статуя, на которую он так похож. Холодная расчетливость и бескомпромиссность. Непреклонность и беспощадность. Ни следа ранимости, которая на миг приоткрылась ей в тот дождливый день.

Что за тайны скрывались в его душе? Что заставляло его поверить в мир без любви?

И она безотчетно спросила:

— Отчего ваше сердце превратилось в камень? Ее вопрос застал Николаса врасплох. Это она поняла по его растерянным глазам, по заигравшим на скулах желвакам. Он несколько раз нервно сжал кулаки, борясь с бушевавшими внутри чувствами.

— Вы романтическая глупышка, мисс Синклер, — резко сказал он, и лицо его вновь приняло бесстрастное выражение. — Рыцари в сверкающих доспехах, сердца, превратившиеся в камень, любовь вместо науки. Любовь — это всего лишь плод глупого романтического воображения. А наука — это факты.

Элли отчего-то не смогла отступить..

— Люди, которые умеют любить, есть, — заявила она с удивившей ее саму убежденностью.

— Нет, мисс Синклер, — устало возразил как-то вдруг разом постаревший Николас. — Есть только люди, которые желают. Вам об этом не следовало бы забывать.

Он повернулся и пошел прочь. Элли так и осталась стоять на ступеньках лестницы.

Глава 9

Нью-Йорк. 1873 год

— Мы разорены!

Николас сидел за обеденным столом и во все глаза смотрел на стоящего на пороге отца.

— Вы понимаете: мы разорены! Разорены! — бушевал он.

Серебряная ложечка громко звякнула о чашку тонкого китайского фарфора. Николас обернулся. Мать, сидевшая у дальнего конца стола, побледнела как мел.

— О чем ты говоришь, Пьер? — спросила она, и ее обычно спокойный голос, сейчас предательски дрожал. — Как мы можем быть разорены?

— Не осталось ничего! Все пошло прахом! Николасу вдруг стало трудно дышать. В его детской узенькой груди что-то со страшной силой сжалось и не отпускало. В голове появилась необычная легкость. И не от того, о чем сейчас говорил отец. Слова его с трудом доходили до Николасв. Просто его мир, казалось, начал разваливаться на куски. Сначала мать с непривычно заплаканными глазами и пропавшим шарфом. Теперь отец, разом осевший, обессиленно опершийся плечом о косяк, с лицом, как застывшая уродливая маска. Николас не понимал ни того, что случилось, ни того, что ему сейчас делать.

Пьер Дрейк принадлежал к хорошо известному в Нью-Йорке аристократическому роду Дрейков. Его уважали скорее не за знатное происхождение, а за справедливость и исключительную порядочность. Он вел со своей семьей тихую и спокойную жизнь. Тринадцать лет назад Дрейк женился на юной Луизе Уитмор из семьи высокоуважаемых бостонских Уитморов. Как говорили, женился по любви.

— Пьер, объясни наконец толком, что случилось! — воскликнула мать. — О чем ты говоришь? Как все могло пойти прахом?

— Все так и есть, как я только что сказал тебе и Николасу, — простонал отец, горестно качая головой. — Я вложил деньги в поставку труб, которые потребуются городу для капитального ремонта системы удаления сточных вод. Я их купил, пропади они пропадом! А когда пришел в мэрию, оказалось, что они уже купили их у кого-то еще!

— Пьер, это ужасно! Но ведь это всего лишь одно вложение? Как одно неудачное капиталовложение может нас разорить? А мое семейное наследство? А наследство твоей семьи?

— Его нет. Все пропало!

— Но каким образом?! Ты же сам говорил за этим столом об одном рискованном, но небольшом вложении!

— Я вложил все, что у нас было. Труб хватило бы на весь город. Я вложил все!

— Нет, — едва выдохнула мать. — Нет.

— Никто, кроме меня, не знал о планах мэрии. Я бы утроил свой капитал. Но кто-то пронюхал про это дело и опередил меня! Украл из-под носа! И если бы только это! Они купили трубы по смехотворно низкой цене. Даже успей я вовремя, все равно остался бы в дураках. Тот, кто это все затеял, наверняка понес приличные убытки. Такое впечатление, что это сделали со мной специально!