На качелях между холмами - Самарский Михаил Александрович - Страница 22

— Так я же вам сказал, что хочу научиться играть на аккордеоне.

— А я хочу опохмелиться.

— Все с вами понятно, — вздохнул я и отошел от калитки.

— Постой, малый, — окликнул меня мужик. Я остановился.

— Что? — спрашиваю.

— Ты че, обиделся, что ли?

— Нет, но мне нужно найти аккордеон.

— Подойди сюда. — Мужик поманил меня пальцем. Я вернулся, подошел, смотрю ему в глаза, а он плачет.

— Что с вами, — испугался я, — вы почему плачете?

— Хочешь чаю?

— Да нет, что вы! Спасибо, — смутился я.

— У меня очень хороший чай. Заходи. Не боись, не обижу. Заходи, пожалуйста.

Если бы я не увидел в его глазах слез, наверное бы, не согласился. Но что-то жалко мне стало этого мужика. Я вошел, он предложил сесть прямо на крыльцо, а сам пошел в дом. Странный мужик, думаю, расплакался чего-то. Может, у него горе какое, а я тут со своим аккордеоном приперся. Хотя я же не знал. Через несколько минут мужчина вышел с табуреткой, у нас такая на чердаке валяется, странная какая-то и крашеная-перекрашеная. На табуретке стоит заварной чайник, вместо крышки голова какой-то диковинной птицы, и рядом с чайником две чашки. Мужик бережно, чтобы не опрокинуть чайник, поставил табуретку передо мной.

— Не торопись, — говорит так, словно я кинулся сразу чай наливать, — пусть настоится, иначе красоты не увидишь.

— Какой красоты? — не понял я.

— Красоты напитка, — отвечает мужик. Я ничего так и не понял, но промолчал. Зачем докучать человеку. Я и так его своей балалайкой расстроил. Точно, горе у него какое-то, вон глаза какие красные, да и слезы так и не высохли.

— Тебя как звать-то? — спрашивает.

— Миш… Михаил.

— Красивое имя, — он протянул мне руку. — А меня Владимиром кличут.

Я пожал его волосатую руку и улыбнулся.

— А отчество как? — спрашиваю.

— Называй меня Володькой, — говорит, — при чем тут мой батюшка?

— Неудобно как-то, — смутился я. — Вы же все-таки намного старше меня…

— Какая разница, Михаил, — вздохнул Владимир без отчества. — Ты — Михаил, я — Владимир. Мне шестьдесят лет, тебе тоже когда-то будет шестьдесят лет. Какая разница, — повторил он и предложил: — Ну, Миха, наливай! Чего сидишь?

Я осторожно одной рукой взял чайник и, другой, придерживая птичью голову, налил в обе кружки. Напиток действительно оказался ароматным и очень приятным на вкус. И красивым, такой цвет, как та утренняя полоска зари. Помните, когда я никак не мог уснуть после поездки к Юрке, когда еще контролер меня застукал спящим.

— Вкусно! — похвалил я. — Что это за чай?

— Собственного приготовления, — вздохнул мужик и снова заплакал.

Да что ж это такое, я сам сейчас разревусь.

— У вас горе? — спрашиваю, как дурак.

— Горе, сынок, большое горе, — отвечает.

Я умолк, совершенно не зная, что нужно говорить в таких случаях. Прошло минут пять, хозяин молчал. Повисла тягостная пауза. Мне стало как-то совсем уж неловко, и вдруг, сам не знаю, как получилось, я спросил:

— У вас кто-то умер?

— Вера умерла, — тихо сказал старик, только сейчас я заметил, что, несмотря на озвученный возраст, он выглядел старше моего деда.

— А кто она?

— Вера-то? Вера, сынок, это наша жизнь. Так вот моя вера умерла. Вера в людей. Понимаешь?

Что я могу тут понять? А вы что-нибудь понимаете? Я так честно и ответил:

— Не-а. Не понимаю.

— Всю свою жизнь, Миша, я был кому-то нужен. У меня было трое сыновей. Вернее, они сейчас где-то есть, но я говорю «были», ибо для меня их теперь нет. Они есть, но где-то. А здесь вот, — он похлопал себя по груди, — их теперь нет. Когда им что-то нужно было, они всегда приходили ко мне и говорили: отец, нам нужно это, или то, или другое, третье. Понимаешь?

— Угу, — киваю.

— Я никогда ничего не жалел для детей. Их мать умерла двадцать лет назад. Я сам их растил. Теперь они уже взрослые. У них есть жены, дети, то бишь мои внуки. А я остался один.

— И они вас не навещают, — догадался я.

— Год назад, — продолжает старик, даже не заметив моего вопроса, — приехали и говорят мне: батя (я тут же вспомнил Лилькиного Игоря), нам нужны деньги. Срочно нужны. Понимаешь, им срочно нужны были деньги. А денег у меня не было. Я все им отдал — и деньги, и жизнь свою, все отдал. Тогда они говорят: продай дом, мы тебе купим квартиру. А зачем мне квартира, если я всю жизнь на земле прожил? Квартира для меня — это все равно что гроб. Ну, я и отказал им. Наташка, невестка, жена младшего сына, говорит: все с вами понятно. Ну, вот точно, как ты сегодня сказал. А сыновья промолчали. Так и уехали.

Вы не представляете, как мне вдруг стало стыдно.

— Простите меня, пожалуйста, — говорю и сам чуть не плачу. — Я не хотел вас обидеть, дядя Вова, я…

— Никаких дядей, никаких дедов, — перебил меня старик, — называй меня Вовой или Владимиром, если хочешь. Будешь моим другом?

— Буду, — выпалил я. — Только вот все же неудобно, понимаете…

— Неудобно спать на потолке! Ну, как чаек? Понравился? — неожиданно сменил тему мой новый друг.

— Очень, — закивал я. — Никогда такого не пил.

— Чая тут нет и в помине. Все есть — и рябина, и смородиновые листья, и малина, и чабрец, а чая нет. Это моя мать-покойница научила меня такой заваривать. Тыщу лет русские люди такой чай пьют.

— Спасибо вам, дя… Владимир. Если не возражаете, я буду к вам наведываться. Вы мороженое любите?

— Люблю, — рассмеялся Владимир. — Кто ж его не любит? Спасибо и тебе. Приходи обязательно. Если аккордеон не найдешь, я тебе помогу. Есть у меня один знакомый музыкант. Если не умер еще, найдем тебе аккордеон. Не переживай. — Старик снова смахнул слезу.

— Ну что вы все плачете? — спрашиваю, мне вдруг захотелось погладить его бороду. — У вас же теперь друг есть. — Я постучал себя кулаком по груди.

— Не обращай внимания, сынок, это не слезы, это водка вчерашняя выходит.

— Перебрали? — спрашиваю.

— Перебрал, — кивнул старик. — Мне вчера шестьдесят лет исполнилось. Отмечал.

— Как? — раскрыл я рот. — А…

— Никого не было, — опередил старик меня. — Никто даже не позвонил. Вон видишь, что от телефона осталось, — он кивнул в сторону забора, там валялись осколки мобильника. — Это я сегодня утром его приговорил. Не нужен он мне теперь. Телефон — это убийца добрых отношений.

— Но ведь это удобно, — возразил я.

— Согласен, удобно. Но раньше, когда у людей не было телефонов, они были ближе и роднее. Если кому-то понадоблюсь, приедут и без звонка. А не приедут, и по телефону никого не хочу слышать.

— А как ваших сыновей зовут, — сам не зная для чего, спросил я.

— Старшего Стасом. Средний Олег. А младшенького — Владислав.

Любит он их все равно, подумал я, не сказал же «младшего», а именно — «младшенького». Что ж за люди такие? Неужели им деньги оказались дороже отца?

— Может, еще одумаются, — произнес я вслух.

— Может, — хмыкнул старик. — Может, одумаются. Только поздно уже, Михаил.

— Почему? — удивился я.

— Понимаешь, сынок, — тяжело вздохнул Владимир, — шакаленок никогда не вырастет волком.

— Но это же ваши дети, — возразил я и покраснел, но старика мои слова нисколько не смутили.

— Все ты правильно говоришь, — кивнул он. — Да, это я сделал из них шакалов. Настоящие волки своих детенышей с детства натаскивают. Учат добывать, учат голодать, учат защищать членов своей стаи. Но, если маленького волчонка с детства держать в тепле и на мягком диване, кормить его курочкой, гладить, как болонку, волк из него не вырастет.

— А говорят «Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит», — улыбнулся я.

— И это верно, — снова согласился Владимир. — Волка, но не щенка. Понимаешь, в чем дело, Мишка. Я слишком много давал этим людям. Настолько много, что у них атрофировался инстинкт добычи. Они привыкли, что им все кладут в рот. И вот когда я отказался сунуть в их рты очередной кусок, тут же они все и забыли. Потому что они не знали никогда ни в чем отказа. Конечно, тут большую роль сыграло и то, что рано умерла их мать. Я ведь все время боялся, что они почувствуют себя сиротами…