Далекие часы - Мортон Кейт - Страница 12

— Мэрилин Кенар из фермерского дома предупредила о вашем визите. Меня зовут Персефона Блайт.

— Огромное спасибо, что согласились встретиться со мной. С тех пор как я услышала о замке Майлдерхерст, мне не терпелось заглянуть в него.

— Неужели? — Резкий изгиб губ; улыбка, кривая, как шпилька для волос. — Любопытно, почему?

Конечно, это было самое подходящее время, чтобы рассказать о маме, о письме, о маминой эвакуации в детстве. Увидеть, как лицо Перси Блайт загорится узнаванием; во время прогулки обменяться новостями и историями о былом. Ничто не могло быть более естественным, и потому я несколько удивилась словам, вылетевшим из моих уст;

— Я прочла о нем в книге.

Она издала звук, нечто вроде «А!», но менее заинтересованно.

— Я много читаю, — быстро добавила я, будто правдивое уточнение могло смягчить мою ложь. — Просто обожаю книги. Работаю с ними. Книги — моя жизнь.

От такого беззубого ответа ее морщинистое лицо поникло окончательно, и неудивительно. Даже главная ложь была весьма унылой, а дополнительные подробности биографии — и вовсе бессодержательными. Понятия не имею, почему я просто не поведала правду: она была бы намного занимательней, не говоря уже о том, что честнее. Возможно, дело в безрассудном ребяческом желании сохранить независимость, чтобы приезд моей матери сюда полвека назад никак не связывали с моим визитом. Как бы то ни было, я открыла рот, собираясь пойти на попятный, но было уже поздно: Перси Блайт поманила меня за собой и вместе с лерчером скрылась в темном коридоре. Ее походка была размеренной, шаги легкими, а трость казалась всего лишь данью немалому возрасту.

— Во всяком случае, мне нравится ваша пунктуальность, — донесся до меня ее голос. — Терпеть не могу опозданий.

Мы продолжили путь в тишине, становившейся все более и более глубокой. С каждым шагом звуки внешнего мира бесповоротно оставались позади: деревья, птицы, далекое журчание неведомого ручья. Звуки, которых я прежде не замечала, исчезнув, оставили странное разреженное пространство, настолько невыносимое, что пустоту заполнил звон в ушах, словно шипение детей, играющих в змей.

Впоследствии я ближе познакомлюсь с этой странной обособленностью замка, с тем, как звуки, запахи и образы, кристально чистые снаружи, словно застревают в старом камне, не в силах пробурить дорогу внутрь. Как будто за столетия пористый песчаник переполнился, пленив былые впечатления, словно цветы, забытые в страницах книг девятнадцатого века, воздвигнув преграду между внешним и внутренним миром, ныне нерушимую. Свежий воздух приносил шепотки лютиков и свежескошенной травы, но внутри замка пахло только копящимся временем, землистым затаенным дыханием столетий.

Мы прошли мимо множества дразнящих закрытых дверей, пока наконец не встретили открытую в дальнем конце коридора, который дальше заворачивал за угол и исчезал во мраке. Из-за двери протянулась полоска света, напоминавшая улыбку. Улыбка превратилась в оскал, когда Перси Блайт толкнула дверь тростью.

Она отступила назад и резко кивнула, давая понять, что я должна войти первой.

За дверью скрывалась гостиная, составлявшая разительный приятный контраст с сумеречным, обшитым дубовыми панелями коридором. Желтые обои комнаты, прежде, по-видимому, ослепительно яркие, со временем выцвели, узор завитков застыл в безразличной апатии, а огромный ковер розового, голубого и белого цветов, не то потертый, не то изначально блеклый, простирался почти до самых плинтусов. Напротив камина, украшенного замысловатой резьбой, находился обитый тканью диван, необычайно длинный и низкий, хранивший отпечатки тысяч тел и оттого казавшийся еще более удобным. Рядом стояла швейная машинка «Зингер» с недошитым отрезом синей ткани.

Лерчер прошлепал мимо меня и элегантно улегся на овечьей шкуре у подножия огромной расписной ширмы, которой, казалось, лет двести, не меньше. На ширме была изображена сценка с собаками и молодыми петушками; оливковые и коричневые краски переднего плана выцвели и приобрели единый блеклый оттенок, небо на заднем плане навеки погрузилось в сумерки. Часть росписи за лерчером почти стерлась.

Рядом за круглым столиком сидела женщина одного возраста с Перси, низко склонив голову над листом бумаги — островком в море разбросанных фишек «Скрабла». На ней были большие очки для чтения. При виде меня она смущенно сняла очки, убрала в потайной карман длинного шелкового платья и поднялась. Ее глаза оказались серо-голубыми, а брови самыми обыкновенными, ни изогнутыми, ни прямыми, ни короткими, ни длинными. Ее ногти, однако, были выкрашены в ярко-розовый цвет, в тон помаде и крупным цветам на платье. Она была одета иначе, чем Перси, но так же аккуратно, с подчеркнутым вниманием к своей внешности, которое почему-то казалось старомодным, хотя о самой одежде этого нельзя было сказать.

— Это моя сестра Серафина, — представила ее Перси; она встала рядом с сестрой и нарочито громко произнесла: — Саффи, это Эдит.

Саффи побарабанила пальцами по уху и мягко пропела:

— Не надо так кричать, Перси, дорогая, мой слуховой аппарат на месте.

Она робко улыбнулась мне, моргая, поскольку нуждалась в очках, которые сняла из тщеславия. Она была такой же высокой, как ее сестра-близнец, но казалась ниже из-за платья, игры света или позы.

— Старые привычки умирают с трудом, — добавила она. — Перси всегда любила командовать… Я Саффи Блайт, и я правда очень рада с вами познакомиться.

Я подошла ближе и пожала ее руку. Она была копией своей сестры, по крайней мере, прежде. Минувшие восемьдесят лет нарисовали разные узоры на их лицах, и в результате Саффи казалась мягче и милее. Она выглядела точь-в-точь как положено пожилой владелице поместья, и я сразу же прониклась к ней симпатией. В то время как Перси была устрашающей, Саффи напоминала об овсяном печенье и превосходной бумаге, небрежно и прелестно исписанной чернилами. Забавно, как с годами характер выплывает на свет и оставляет на людях отпечаток.

— Нам позвонила миссис Кенар, — сообщила Саффи. — К сожалению, дела задержали ее в деревне.

— Вот как.

— Она ужасно расстроилась, — равнодушно подхватила Перси. — Но я заверила, что сама охотно проведу для вас экскурсию.

— Более чем охотно, — улыбнулась Саффи. — Моя сестра любит этот дом, как другие люди любят своих супругов. Ей не терпится похвастаться им. И она имеет на это полное право. Старый дом обязан ей всем: только годы ее неустанного труда уберегли его от разрушения.

— Я лишь постаралась, чтобы стены не рухнули нам на голову. Не более.

— Моя сестра скромничает.

— А моя упрямится.

Эта перебранка, очевидно, была обычной частью их остроумных бесед; дамы умолкли и улыбнулись мне. На мгновение я застыла на месте, вспоминая фотографию в «Майлдерхерсте Раймонда Блайта» и гадая, какая из этих старых леди — та малышка на снимке. Саффи потянулась через узкую брешь, взяла Перси за руку и промолвила:

— Сестра заботилась о нас всю нашу долгую жизнь.

Она повернулась к профилю сестры с таким восхищением, что я поняла: она была той низенькой и худенькой девочкой, улыбка которой неуверенно колыхалась под взором камеры.

Эта новая похвала явно не польстила Перси, которая внимательно изучила ремешок часов, прежде чем пробормотать:

— Ничего. Уже недолго осталось.

Всегда не знаешь, как реагировать, когда очень старый человек затрагивает тему смерти и ее неотвратимости, а потому я поступила так, как поступаю, когда Герберт намекает на то, что «Биллинг энд Браун» «однажды» перейдет в мои руки: улыбнулась, будто неверно расслышала, и пристально уставилась на залитый солнцем эркер.

Только тогда я заметила третью сестру, по-видимому Юнипер. Она неподвижно сидела в кресле, обитом выцветшим зеленым бархатом, и смотрела через открытое окно на парк, уходящий вдаль. Из хрустальной пепельницы поднималась тонкая струйка сигаретного дыма, размывая и смягчая черты женщины. В отличие от сестер, в ее манере одеваться не было ничего утонченного. Она была облачена в интернациональный наряд инвалидов: мешковатую блузу, тщательно заправленную в бесформенные брюки с высокой талией; на коленях виднелись жирные пятна от пролитой еды.