Капитан «Аль-Джезаира» - Лежер Вернер - Страница 59

Фанфарон! Так оценил он английского адмирала. Пострелял, пошумел — и только. Договор — пустое посмешище, спектакль для успокоения несущих ущерб европейских держав.

При нынешнем дее Гуссейн-паше, презревшем давние дружеские отношения с Францией, жизнь забурлила снова. Алжир против «Великой нации»! Он, Бенелли, приложил к этому руку!

Гравелли пишет, что Луиджи Парвизи, возможно, снова где-то в Алжире. Предупреждение Мустафа учел, но его люди пока так и не обнаружили никаких следов итальянца. Они лишь натыкались иной раз на Эль-Франси, который по всем данным был французом из Ла-Каля. До сих пор этому заядлому охотнику не чинили никаких препон, ибо Омар-паша всеми средствами старался не омрачать ничем союза с Францией.

Теперь времена изменились. Оставалась самая малость — вызвать у дея подозрение к Эль-Франси и получить разрешение выследить этого человека и, при необходимости, устранить.

Где-то здесь должны быть донесения шпиков об этом Эль-Франси. Бенелли совсем уже было собрался еще разок просмотреть их, как над городом раскатился гром пушек.

С подзорной трубой в руках он поспешил на крышу своего дома.

— Ага, корабль с Омаром на борту! Сейчас же надо встретиться с капитаном, — пробормотал он себе под нос.

Времени до швартовки корсара было еще довольно изрядно, однако возиться с делами Эль-Франси ренегату расхотелось.

Одним из первых взошел он на борт разбойничьего корабля. реис уже ждал его. Лицо моряка было мрачно. «О, да я же знаю этого человека, хотя тогда его звали по-другому», — мелькнуло в памяти Бенелли. Однако чувств своих он никак не проявил и спросил строго по-деловому:

— Хороши ли успехи у Омара, корабельного юнги, которого я доверил тебе для обучения?

— Он был очень способным и храбрым юношей, Мустафа.

— Что такое? Что значит — был?

Глаза Бенелли сверлили турка.

— Он мертв, господин.

— Ты лжешь, реис!

Бенелли заметил, что, отвечая, капитан отвел глаза.

— Я не осмелился бы сказать слова неправды такому высокому и могущественному человеку. Какая мне с этого польза?

— Рассказывай!

— Погиб в бою. Он был одним из храбрейших моих людей. Сорвиголова, безрассудный, непослушный — кинулся в схватку, убежав с поста, на который я его назначил, — закончил капитан свой рассказ.

Бенелли круто развернулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. С минуту он сосредоточенно разглядывал гавань.

— Непослушный? — молниеносно повернувшись к рейсу, грозно бросил он.

— Да, — вздрогнул капитан. Слишком поздно заметил он, что угодил в захлопнувшуюся за ним западню. Слишком поздно до него дошло, что дело он имеет не с кем-нибудь, а с опаснейшим в Алжире человеком.

— Ты его убил! — продолжал атаковать Бенелли

— Клянусь бородой пророка, нет!

— Окажись твоя клятва фальшивой, реис, в целом мире тебе не скрыться от моей мести!

— За что ты обижаешь меня, Мустафа? Спроси любого из команды. Тебе подтвердят, что я сказал правду.

— Ха! Не учи меня. Мне ли не знать, как вынуждают людей говорить то, что требуется. Обижаешься ты или нет, мне все равно! Я повторяю: ты лжешь!

Он лжет. Омар не умер. Бенелли был почти убежден, что предположение его верно. Этого не может быть: Омар слишком важная фигура в его игре, чтобы какой-то капитанишка осмелился убрать ее с доски.

Новые отношения с Францией итальянец рассматривал по-иному, чем дей. Глазами европейца. На долготерпение этой великой державы, как это ведется с другими европейскими странами, рассчитывать не приходится. Англия доказала, что может при необходимости поднять руку на Алжир, однако окончательно сокрушать его не намерена. С Францией скорее всего вышло бы по-иному. Случись такое, и само существование регентства Алжир повиснет на тонкой шелковинке. Ну а случись, что турки падут? С голоду он, конечно, не умрет, но для человека склада Бенелли это было бы равносильно смерти от голода. Уж лучше на этот нежелательный случай иметь на руках козырную карту. И эта козырная карта — Омар. С ней можно выдавить из Гравелли все соки. А уж он не преминет с дорогой душой пустить кровь и старику Парвизи, и его сыночку. Далее мертвый Омар стоит золота, а уж живой — несравненно дороже: он свидетель!

Часами сидел ренегат, углубившись в свои думы. Определенно, реис лжет. Бенелли слово за словом восстанавливал в уме весь разговор, вспоминал каждую деталь, каждую интонацию.

Он никак не мог позабыть того впечатления, которое произвело на него тогда короткое слово «непослушный». Прояви кто-то из экипажа корсарского корабля неповиновение — расправа с ним у капитана короткая. Если бы и в этом случае реис применил свое право, Омар, конечно, в самом деле был бы мертв. Но тогда весь рассказ о его способностях и героической гибели не имел бы смысла. Тогда никто — и Мустафа вовсе не думал, что даже для него сделали бы исключение, — не вправе был бы предъявить рейсу обвинение; ведь это означало бы — взорвать основу основ корсарской власти, построенной на запугивании, страхе и слепом повиновении.

Реис клялся бородой пророка, что Омар не убит ни им, ни кем другим по его приказу.

— Нет, он не умер! — Бенелли даже подпрыгнул от своей догадки. — Омар жив! Они спрятали его где-то. Ну погоди же, мерзавец! Задумал провести меня? Не пройдет! Я разыщу его, и тогда мы посчитаемся.

Злобная радость слышалась в этом возгласе. Таким авантюристам, как он, стоит только загореться, а уж сообразить, как пустить в ход все свои хитрости, все коварство и вероломство, они быстро сумеют.

Слуга с ног сбился, выполняя всевозможные приказы и поручения хозяина. Мозг ренегата работал, как хорошо отлаженный часовой механизм.

Вскоре его шпионы заметались, заспешили по всему регентству.

— Доставьте мне Омара, корабельного юнгу! И торопитесь! — наставлял он каждого из них.

Теперь двое искали мальчика — отец и ренегат Бенелли. Мустафа был уверен, что его ищейки успешно справятся с заданием. Не терял надежды и Луиджи — он найдет сына, найдет во что бы то ни стало, отыщет потерянные следы!

Лагерь для рабов шейха Османа в горах Фелициа пуст. Что за времена настали! Всего один европеец остался. Всего один, а прежде-то в лагере всегда было добрых тысячи полторы людей, принужденных волею судьбы влачить здесь в страхе и лишениях свою жалкую жизнь.

Шейх, крепкий старик лет за шестьдесят, пренебрежительно ощупал взглядом переданного ему юнца. Что с ним делать? Ведь он магометанин. Что взбрело в голову его другу прислать сюда этого парня? Ох, падет за это гнев Аллаха на них обоих, и на него, и на рейса…

С тех пор как пришлось отпустить рабов, жизнь стала скучной и пресной. О, с какой неохотой исполнял он приказ дея! Осман ругался, подсчитывая, какой урон он понесет. Но так повелел дей. В указе однозначно говорилось, что все рабы должны быть освобождены. А дей куда более могущественный господин, чем самый знатный и грозный шейх.

В те дни, когда уезжали европейцы, Осман не выходил из дома, чтобы не видеть всего этого безобразия. А теперь в лагере остался один человек, да и от того толку никакого, ибо даже дею он неподвластен.

Надо же, всего один на весь лагерь, где некогда теснилось чуть ли не полторы тысячи рабов. Ну да провались он, этот жалкий остаток былого величия и довольства! Лучше не связываться с ним, чтобы не вышло неприятностей.

Может, прикончить его? Шейх подумывал об этом и, несомненно, привел бы свой замысел в исполнение, не будь владельцем пленника Мустафа. Этого человека Осман до смерти боялся, хотя и назывался его добрым другом.

Вскоре после того, как чужеземца привезли в лагерь, туда явился и сам Мустафа и велел обратить особое внимание на него и на нескольких других с… (он назвал имя судна). Да, этот чужеземец был не один, но остальные за это время поумирали, не вынеся тягот жизни в рабстве.

— Они мои, и ничьи больше, даже дей и тот не может ими распоряжаться, — сказал Мустафа.