Мировая история и социальный интеллект - Кабанов Александр Борисович - Страница 26

одной общественно-исторической формации к другой

(рабовладельческий строй, феодализм, капитализм и, наконец,

коммунизм). При этом каждая их этих формаций обладает

собственными законами, по которым функционирует общество:

например, в условиях натурального (феодального) хозяйства меновая

стоимость товаров равнялась затраченному на их изготовление

общественно-необходимому труду, а при капитализме – ценами

производства, которые учитывают хорошо известную экономистам

тенденцию выравнивания уровней прибыли в различных отраслях. Во-

вторых, что последовательная смена общественно-экономических

формаций неизбежна и определяется ростом производительных сил

общества (развитие науки, промышленных технологий). В-третьих, что

производственные отношения (регламентация отношений между

различными экономическими классами) – «базис», который определяет

«надстройку» - право, политику, культуру.

Я здесь не буду рассуждать о его теории прибавочной стоимости и

ложном утверждении об эксплуатации якобы присущем

капиталистическому способу производства. То, что прибыль

капиталиста не имеет ничего общего с трудом рабочих, было очевидно

для всех ведущих экономистов еще в конце девятнадцатого века

(австрийская школа, Маршалл, Феттер, Фишер безоговорочно

признавали истинность первого основания процента Бем-Баверка).

Конечно, Маркс был прав в том, что рост производительных сил со

временем привел к появлению избытка средств существования и к

накоплению, в результате чего появилась частная собственность,

возникли современная форма семьи и государство. Но он никогда не

задавался вопросом, почему это происходило у одних племен и не

происходило у других. И конечно его теория ничего не может сказать,

почему при равенстве производительных сил у ряда азиатских и

европейских народов столь различны политические системы, право и

мораль (что прямо противоречит ей).

Из сказанного мною в предыдущих главах очевидно, что уровень

социального интеллекта племен или народностей определяет уровень

развития их регуляторных систем, а слабость и несовершенство этих

систем препятствует экономическому прогрессу и росту

производительных сил. В свою очередь, от уровня социального

интеллекта, качества и сложности его этической системы зависит

форма правления, как правило, совершенно безотносительно к уровню

развития производительных сил. Азиатский патернализм и автократию

мы видим как в Древней Персии, так и в современном полном

сверкающих стеклами небоскребов Сингапуре, а демократию в Афинах

времен Перикла, средневековых итальянских городах-республиках и

ныне по всей Европе.

Насколько глубоко Маркс «понимал» природу культурных, социальных

и политических процессов видно из того факта, что он принципиально

отрицал этику: внеклассовая этика – предрассудок, а классовая –

внутренняя невозможность. В сущности, Маркс толком не понимал

ничего – ни роли морали и законов в снижении социальных издержек,

ни природы государства, ни сущности политики, подразумевая под

последней только, сопряженные с обладанием властью, побочные

проявления последней в виде неправедного обогащения. Следуя той

же логике, пришлось бы утверждать, что если кто-то посредством

вооруженного грабежа обеспечивает себе доход, то он занимается

экономической деятельностью, а вовсе не преступной. Конечно, по

сравнению с коммунистическими утопиями Мора и Фурье или

идеализмом Гегеля его философия и имела научный налет, но факт

заключается в том, что она была позади политической философии

Гоббса и Локка.

Вполне возможно, что столь прямой и ложной зависимости между

развитием производительных сил и производственными отношениями,

с одной стороны, и правом, религией, философией, исскуством и

политикой, с другой, Маркс пришел вследствие того, что средневековая

социальная структура и социальные институты были длительно время

стабильны. Между тем, начиная с периода великих географических

открытий, развития торговли, зарождения капитализма и началом

промышленной революции они начали резко и серьезно

трансформироваться. Вероятно, за этими столь значительными

переменами он просто просмотрел силу и устойчивость культурных

факторов и их влияние на производительные силы, производственные

отношения, политику и мораль, на которое впоследствии указывал Макс

Вебер. Таким образом, возникла дилемма Маркса-Вебера: один считал,

что развитие производительных сил определяет культуру, политику и

мораль, а другой – что, наоборот, последние детерминируют

экономическое развитие. Со своей стороны, я не вижу никакой иной

концепции, которая могла бы разрешить эту дилемму, помимо

концепции социального интеллекта. Согласно последней социальные

интеллекты народов чрезвычайно устойчивы во времени, вследствие

чего часть элементов регуляторных систем (в первую очередь, морали)

очень стабильна и оказывает существенное влияние на развитие

производительных сил и экономическое благосостояние, в то время как

другая их часть, напротив, трансформируется под влиянием социально-

экономических условий жизни.

Что касается Вебера, то он был убежден, что культура (устойчивые

элементы социального поведения) определяется религией, что

экономический успех некоторых наций определила «протестантская

этика». Вообще, сама реформации – порождение капитализма. Его

развитие потребовало замены части элементов религиозной системы,

приведение их в соответствие с новыми социально-экономическими

условиями, что не мог сделать католицизм (ведь он объединял много

народов с разным уровнем экономического развития и был

догматичен). Помимо этого, формировались нации, национальные

рынки и государства, стремящиеся выйти из под политического влияния

Рима.

Относительно раннее развитие капитализма в северо-западной Европе

в действительности, было вызвано более высоким уровнем

социального интеллекта и общественного капитала в этом регионе,

относительно других частей Европы. Вебер просто подметил

эмпирическую закономерность – связь между экономическим развитием

и протестантизмом и сделал вывод, что последний способствует

развитию капитализма, формируя питательную культурную среду. На

самом деле, плодородная почва в виде культуры с высоким уровнем

доверия уже существовала до этого и способствовала параллельному

развитию капитализма и распространению протестантизма. (Здесь еще

стоит заметить, Вебер ко всему прочему не понимал, что этическая

система гораздо более важная регуляторная система по сравнению с

религией, которая естественно не способна существенно повлиять на

первую). Таким образом, он просто не смог понять, что скрывается за

выявленной им связью, что определило рассматриваемые им

процессы. Мою точку зрения в этом вопросе подтверждают и аномалии

концепции Вебера – быстрое развитие капитализма в ряде

католических областей, например, в Бельгии или Италии, где

протестантизм не был принят преимущественно по политическим

соображениям, а уровень социального интеллекта населения оказался

высок и привел к быстрому развитию капитализма без влияния

реформации. Никакая иная концепция, кроме концепции социального

интеллекта, не способна разрешить «веберовские аномалии».

Еще одной похожей ошибкой является мнение, которого, в частности,

придерживается Фукуяма, что государства способны существенно

влиять на культуру и уровень социального капитала. В частности, он

полагает, что до конца 15-го века уровень социального капитала в

Англии и во Франции был приблизительно одинаков: и там, и там было