Варяжские гнезда - Левицкий Михаил - Страница 36

На поцелуй Гензерих согласился, но затем опять опустил фату, закрыв лицо.

– Садись за стол, красавица, – сказал Турим, – вкуси всего, что только тебе приглянется. Вот окорок зубра, вот кабанья голова, вот медвежьи лапы, а там рябчики, глухари, зайцы, осетр, налимы, щуки; брусника ягода – одна в меду, другая в уксусе (мне бень-Гедеон говорил, в твоих краях она вовсе не растет), яблоки, груши, сливы свежие, малина да красная смородина в уксусе моченые. А запить, чтоб сердцу веселее было, и медом, и пивом можно.

И хозяин, и гости принялись за еду и питье. Гензерих жеманно то откидывал, то закидывал фату, чем только возбуждал любопытство и разжигал страсть Турима. Ел и пил он без устали, и хозяин только удивлялся, как исчезали кусок за куском, дичь, плоды, рыба и поглощались рог за рогом пиво и мед.

– Покушать-то невеста любит, – сказал Турим Нафану. – И пьет, что добрый воин, не хмелея. Наши девки так есть и пить не умеют.

– Доблестный и преславный витязь Турим, – сказал ему в ответ Нафан. – Не ведома тебе тому причина! Ведь голубушка наша восемь дней не ела и не пила. Вся душенька ее по тебе, соколу ясному, тосковала, все думала она крепкую думушку, как с тобой она увидится и как тебя повелителем своим назовет.

Турим, слыша эти слова, просиял, Нафан, закончив речь, опрокинул себе в горло еще огромный турий рог меду. Язык у него начинал заплетаться, и к уже достаточно искаженным словам славянским он стал приплетать еврейские, финикийские, греческие и готские. Гензерих, опасаясь, что такое состояние его спутника может кончиться не добром для них обоих, начал толкать под столом Нафана ногой и метать на него молниеносные взгляды.

– Однако, милая невеста наша, – заметил Турим, – умеет сердиться. Как гневно она на тебя смотрит.

– Она кротка, – сказал Нафан, – как голубица. Гнев не ведом ее мягкому сердцу. Но, великий богатырь, не ведомо тебе, что она восемь суток не спала. И днем, и ночью мыслям ее являлся славный образ твой, и все время жаждала она увидеть твои ясные очи и пасть в твои объятия.

Турим сжал в мощных руках своих мнимую Матильду и осыпал ее горячими поцелуями. Из принесенного ларца он взял драгоценное ожерелье, наручные обручи, кольца, золотой начельник, украшенный камнями самоцветными, и начал украшать ими свою возлюбленную.

– Многомилостивый, – сказал ему Нафан, – нет предела твоим щедротам. Сердце рабы твоей и так было полонено тобой, но теперь не видеть тебя один час будет для нее худшим мучением. У ног твоих она готова умереть. Но осмелюсь я тебе, милостивцу и благодетелю нашему, сказать, что готские девы вырастают в стане воинов; грудными их носят матери в походы. Подростками они учатся стрелять из лука и метать копье. Как ни ценны все изделия хитрого искусства из золота и камней драгоценных, но для девочек готских любимейшая игрушка есть оружие. Люди же говорят, что у тебя оружие есть дорогое и редкостной работы. Покажи его нам.

Турим приказал принести роскошно отделанный щит и несколько изящных мечей и шестопер[34] прекрасной чеканки, выложенный серебром и золотом.

– Посмотри, красавица Матильда, – сказал он. – В силах ли ты подержать в нежных руках твоих этот шестопер. Тяжеленек он и не для девичьих ручек.

Гензерих притворился, что шестопер для него ужасно тяжел. Но вдруг замахнулся им и ударил Турима по голове. Разбойник упал под стол с раскроенным черепом. Затем гот выскочил из-за стола и положил обоих прислуживающих людей. Нафан стоял уже на крыльце и кричал совой. Через мгновение к нему вышел Гензерих с воспламененной головней в руке. Головня была ловко заброшена на крышу ближайшей избы, которая сейчас же вспыхнула. Люди из всех изб бросились тушить пожар. Нафан в это время бежал к воротам и отпер их въезжающим всадникам, ожидавшим в лесу условленных знаков. В полчаса все застигнутые врасплох разбойники Турима были перерезаны[35]. К Водану был послан гонец, для извещения о благополучном исходе предприятия. Пришло подкрепление. Все кладовые разбойников были взломаны и все награбленное ими добро свезено на корабли. О всем случившимся Водан известил посадника Бельца, и многим гражданам смоленским, пришедшим с заявлением об ограблении их Туримом, произвел значительные выдачи серебром и ценными вещами. Этим царь асов заслужил расположение кривичей, и весной, при уходе в плавание, он был ими провожаем, как истинный друг.

ВОЛОКОМ

От Смоленска прошли еще сутки вверх по Днепру. Остановились у низменного берега, вдоль которого тянулось несколько селений. Здесь жили плотники и торговцы конями и волами.

– Это волок! – объяснили кривичи, провожавшие асов.

Лодки были вытащены на берег и под них подведены оси с небольшими колесами. В нескольких селениях все жители занимались их изготовлением. Но народа у Водана было достаточно и своего. Волов и коней для упряжки пришлось купить немало. Но говорили, что их легко перепродать на противоположном конце волокового пути, на берегу Ловати реки. Приготовления к походу заняли много времени. Приходилось опять, как под Смоленском, жить в шатрах, расположившись станом вдоль реки, между селениями волока.

Путь был тяжелый. В лесах были сделаны просеки, но часто приходилось идти болотами, где лодки увязали в грязи; вообще местность была не особенно гористая, но горки были настолько круты, а овраги настолько глубоки, что кони и волы с трудом вытягивали нагруженные лодки. Пока шли по земле кривичей, отношения к жителям были самые мирные. Обыватели чествовали проезжих гостей и охотно выменивали их товары на дорогие меха, которых в каждой деревне было собрано за зиму очень много. На привалах охотились в лесах, убивали много дичи и для продовольствия войска всегда было всего достаточно.

Далее шли леса, населенные племенем весью. Язык их был сходен с тем, на котором говорили мурома и скифские наездницы. Но люди отличались от тех и других более светлым цветом волос и белесовато-голубыми глазами. Жилища их не походили ни на сарматские и готские мазанки, ни на избы северян, полян и кривичей.

Много веси шлялось в лесах и ночевало в кожаных шатрах. Это были преимущественно разбойники, весьма дерзко нападавшие на заблудившихся в лесу охотников и на малочисленные купеческие отряды. Несколько нападений было произведено на передовые отряды разведчиков Водана, но всегда поспевала помощь от главных сил и грабители уходили с уроном. Трупы вешались на деревьях вдоль дороги, для устрашения новых шаек, могущих появиться по следам первых.

В селах вообще и с весью велась мирная торговля, преимущественно мена мехов на оружие и женские украшения. К несчастью, в одном селе пришлось прибегнуть к воинственному способу укрощения.

Нафан и Гензерих, бродя в лесу, увидели довольно необыкновенное зрелище. Вокруг дерева было собрано множество мужчин, певших какую-то мрачную песню. Привязанная к дереву длинной веревкой, бегала черная корова, описывая круги, то большие, то меньшие, по мере того, как закручивалась около дерева или разматывалась веревка. К корове, один за другим, подскакивали мужчины и ударяли в нее ножом, не заботясь о том, чтобы нанести ей скорее смертельную рану. Бедное животное истекало кровью, бегало, металось и наконец упало. Подошел старик, видимо, председатель собрания. Он отрубил корове голову, распорол живот и вынул внутренности. Голова и внутренности были брошены в огонь костра. Жрец запел торжественную песнь. В это время помощники его сняли с животного шкуру, розняли мясо на куски и бросали его в котлы, развешанные рядом над множеством малых костров.

Ловкие еврей и гот ушли незамеченными. На беду они в стане рассказали о виденном ими диком зрелище и возбудили любопытство во многих. Несколько дней спустя, один охотник видел, как лесом погнали опять черную корову к месту жертвоприношения. Человек десять тайком ушли из стана и отправились к священному дереву, указанному Нафаном. В числе их были три молодые женщины – две готки и одна сарматка. Они и были главные зачинщицы похода. Любопытство не давало им покоя, и они подняли на безумное предприятие мужчин. Дело с ними не обошлось так благополучно, как с двумя охотниками, сумевшими скрываться в лесной чаще и глухих кустах. Хотя, по совету Нафана, подходили они по двое, возможно бесшумно, но были захвачены в плен и все перерезаны. Один Нафан успел взлезть на высокую березу и просидел на ней незамеченный, пока жертвоприносители не разошлись по домам.