Варяжские гнезда - Левицкий Михаил - Страница 31

И пошли старцы своей дорогой.

Прошло семь лет со дня договора Фридульфа с бесом. Он является.

– Идем, кривой! – сказал он кузнецу. – Для тебя место в аду готово.

– Постой, – говорит Фридульф не смущаясь, – выкую головку этому гвоздю, а покуда не кончу, полезай на мою грушу и нарви себе груш.

Бес влез на дерево, но слезть не мог.

– Что это такое! – воскликнул он.

– А то, что я гвоздь четыре года ковать буду, а ты пока сиди.

Бес вертелся так и сяк. Сила заклятия дерева была мощнее силы бесовской. Он обещал четыре года подождать.

– Слезай прочь! – воскликнул кузнец.

Через четыре года бес опять является.

– Головку гвоздя я кончил, – сказал Фридульф, – только не успел заострить конец его. Ты пока присядь в углу на скамейке.

Бес сел, но опять тотчас заметил, что прирост к скамье и не может от нее оторваться.

– Пусти! – закричал он отчаянным голосом.

– Через четыре года пущу, – отвечал кузнец, – а пока сиди. Будут люди приходить, – я по беличьей шкурке брать буду за показ диковинки. Мехами торговать начну.

Бес опять обещался оставить Фридульфа на четыре года в покое. Кузнец ему опять позволил улететь. На четвертый год бес опять прилетает.

– Я готов! – говорит Фридульф. – Вот и гвоздь вместе с золотом и серебром в кошельке лежит. Можешь ли ты влезть в кошелек и посмотреть, цело ли дно, как бы дорогой не растерять своего добра!

Бес сжался в комочек и залез в кошелек. Кузнец быстро запер его на замок.

– Кошелек везде цел! – объявил ему бес.

– Это-то мне и нужно! – сказал Фридульф.

И бросив кошелек в огонь, стал его накаливать. Затем переложил кошелек на наковальню и стал бить его изо всех сил, пока золото и серебро, кошель и сам бес не сбились в один твердый кусок. Заговоренный же гвоздик прошел бесу через тело.

– Пусти меня! – вопил бес. – Никогда больше к тебе не приду.

А Фридульф продолжал бить. Побивши достаточно, он снес кошель к Дону и бросил его в воду.

Прошел еще год. Бес более не появлялся. Приходят опять странники. Один из них подает Фридульфу его кошелек.

– Мы его нашли в реке. Он попал в невод рыбакам, которые нас везли по Дону.

– А знаете, что там находится?

– Знаем, – отвечал второй старец. – Мы все знаем. Выпусти его; он тебя более не тронет, но попасть или не попасть в ад зависит от тебя.

Фридульф открыл кошелек, и бес вылетел из него без оглядки.

– Видишь, Фридульф, – сказал один из старцев, – ты с адом шутил. Но понимаешь сам, что благие боги не примут в рай такого пьяницу, как ты. Иди с нами и посмотри, каков ад. Может, еще постараешься исправиться.

Фридульф пошел к реке и сел на лодку к старцам. Долго плыли они по разным неведомым рекам. Наконец доплыли до горной утесистой страны.

– Вот пещера! Это вход в ад! – сказали старцы. – Идем.

Но их завидели издали бесы. Среди них был и посещавший Фридульфа.

– Заприте двери на все девять запоров, – закричал он, – да еще девять висячих замков нацепите. Если этот проклятый кузнец заберется сюда, он перевернет кверху дном весь наш ад. Убирайся вон, – закончил он, и швырнул в Фридульфа камешком. Камешек вышиб кузнецу и второй глаз, так что он совершенно ослеп.

Старцы его взяли с собой и увели в лес, где они жили. Он раскаялся; перестал совершенно пить хмельные напитки, заменив их ключевой водой, стал поститься и молиться благим богам. Но всегда он грустил, не столько о потери зрения, сколько о нечестиво проведенных годах. «Безбожный человек сам себе худший из бесов!» – говорил он всегда посещавшим его и поучавшимся у него людям.

– У нас тоже рассказывают, – сказала Люми, – как девочка заставила одного из духов, посланных Кереметом, влезть в ореховую скорлупу, в которой была червоточина. Потом она снесла его к скопцу, работавшему на кузнеце, прося расколоть ей орех, а червоточину заткнула стебельком священной травки. Ни один молот не разбивал ореха. Коваль рассердился и ударил самым тяжелым. Кузница вся разлетелась в обломки. «Должно быть нечистый сидел в орехе!» – воскликнул кузнец. «Так оно и было!» – сказала смеясь девочка. Такова наша сказка, но благочестивые поклонники Керемета ее считают грешной и запрещают рассказывать.

Ржешковид сказал, выслушав обе сказки:

– Удивляет меня всегда, что среди храбрых на войне народов всегда много верящих в нечистую силу и боящихся ее и не надеющихся на то, что благие боги всемогущи, а отец богов всеблаг. Верно сказал нам Родислав: безбожный человек сам себе худший из бесов. Хороша сказка благородной Люми тем, что в ней невинный младенец, при помощи одной священной травки, одолевает злую силу. Надо надеяться, что среди славных хивэваймот появятся мудрые женщины, которые усилят в народе веру в Юмала и уменьшат страх перед Кереметом. Тогда не будут терзаться сердца мужественных женщин, как терзалось сердце благородной Люми, пережившей столько горя еще в столь молодых годах.

Соединенные усилия союзников, после нескольких блестящих побед над срединными вятичами, увенчались полным успехом. Городки, построенные с целью вредить плаванью по Оке, были разрушены. Городам, потерявшим корабли, была уплачена вира[28] оружием и мехами. Мурому были возвращены неправильно отнятые земли. Все племена, участвовавшие в войне, разошлись большими друзьями. Царь Водан остался весьма доволен делами посланных им людей. Он так же покончил с пытавшимися еще оказывать сопротивление древлянами. Решено было продолжать плавание вверх по Днепру и искать мест, удобных для зимовки.

Водан слушал с большим любопытством рассказы о муромских воительницах и их бесчеловечных верованиях и обычаях. Всегда и прежде женщины у него участвовали во всех битвах. Во время же столкновений в лесах с древлянами, Фригг каждый день выезжала на охоту с женщинами, и все были так вооружены, чтобы всегда быть готовыми дать отпор дикарям в случае нападения с их стороны. А случалось это часто. Много было сражений, где Фригг с спутницами своими храбро бились с древлянами и обращали их в бегство. В стане не досчитывались уже двух девушек, убитых в бою. Были и на костылях, и с подвязанной рукой, и с головами выбритыми и обернутыми полотняной тесьмой. Но каждая из них могла похвалиться, что не дешево далась лесным разбойникам. Фригг все время болезни посещала их ежедневно и заботилась о них, как сестра. Водан приказал из добычи уделить им двойную часть. На будущее же время он определили составить из всех молодых женщин отряд жен и дев щитоносиц, составляющих почетную стражу царицы. На щите каждой он написал и велел вырезать изречения готские и сарматские, изображенные теми письменами, которые он изобрел для замены кадмовых знаков, малопригодных для готского и славянского языков.

– Мои воительницы не хуже муромских будут, – шутил он, – хотя ни в одной из них крови Александра Македонского нет, и детей они кормить обеими грудями станут, и никто не решится их калечить в угоду какому-нибудь Керемету.

– А ты, Люб Чернигович, не видал Керемета? – спросил Водан. – Ведь ты со всякой нечистью знаком. Дивлюсь тебе, какой ты славный воин и так нечисти боишься.

– Да я, царь, смерть от человека всегда принять готов, – сказал Люб. – А от смерти, упырем данной, храни святейший Сварог каждого. Я людей только в честном бою бивал, был родителям сын, сестрам брат, дружинникам товарищ; что покупал, всегда платил наличием; гостя принимал хлебом-солью от чистого сердца. Когда женюсь, на чужую девку и не взгляну, а из малых деток, которые будут, и добрых витязей, и почестных жен сделаю. И о жертве богам никогда не забываю. А вдруг меня упырь возьмет да убьет, или русалка утопит! Ни в упыри, ни к водяному в дружбу я идти не хочу. Придет смерть, пусть меня боги по заслугам примут. А муромы говорят, часто их Керемет с товарищами, во время боев облик человеческий принимают. Ну! И бил их я напропалую, хотя знаю, что даже великий Сварог упырей бить посылает самого старшего сына своего Перуна, который один против них мощен. От того, как часто летом, после Купалы, и до конца страды, гремит Перун. Нас он, детей своих, от нечисти обороняет.