Варяжские гнезда - Левицкий Михаил - Страница 21

Асы вышли из города северян на Суле и двинулись вдоль реки до впадения ее в Днепр. Дорога шла больше всего лесом и охотиться воины могли для пропитания не тратя ни серебряников, ни оружия и других ценностей. Люб Чернигович со своей сотней указывал путь и вел переговоры с местными жителями, успокаивал их, что им обиды никакой не будет. Рассказывал он своим спутникам обстоятельно, где можно безопасно сделать привал или переночевать.

– В лесу, – говорил он, – поганцев и нежити много водится. Надо знать, как ей угодить. Есть места, где леший гостям рад, а есть и такие, где не останавливайся – живьем съест. А так он веселый, добрый дед, охотникам помогает, стада пасет, когда уснут пастухи. Только уж первого убитого зайца ему. Я всегда так делаю, и никогда без доброй добычи не возвращаюсь.

– Да, ты стрелок добрый! – заметил кто-то.

– Вот, стрелок добрый! – отвечал Люб. – А есть тут осиновая горка. На ней дичи много. По тетереву на каждой ветке сидит, куропатки серые гуляют как красные девки в саду, зайцы между ногами шмыгают. Придешь туда, рука ослабнет, тетиву у лука не натянешь, рука дрожит, а то глаза он тебе отведет. Метишь в дичь, а попадешь через два дерева в третье в самый ствол. А то обойдет тебя в лесу, так, что и дороги не найдешь. А меня же от медведя спас. Подхожу я к кусту малины, хотел ягод пощипать, обхожу вокруг, а там сидит косматый. Так я и обомлел. Лук-то у меня в руках, а колчан дал я слуге Круглецу нести. Что с луком без стрел поделаешь? А бурый-то встал на четыре лапы, повернулся ко мне задом и ушел прочь от меня, кто как не дедушка добрый, приказал ему идти прочь от меня.

– А ты в медведя не стрелял?

– В того? Как же я буду стрелять, когда дедушка не велел. А так-то я много раз на медведей и с ножом ходил. Животов двадцать медвежьих уже положил на своем роду. А вот у реки ночевать нам часто приходится, так я никогда не забуду гуся дедушке водяному спустить. А то прогневается, за ночь жди беды.

Босфорец Ираклемон подошел к разговаривающим и спросил:

– А в домах у вас нечисть бывает?

– У злых людей бывает, или если в доме убийство совершено! – объяснил ему Люб. – А чаще нечисть никакую в дом сам дедушка-хозяин домой не пускает. Он дюже добрый к добрым людям. Только за печку ему надо всегда ставить пищу.

– Ее мыши и поедят, – засмеялся Ираклемон.

– Иногда он мышью и оборачивается, – доверчиво возразил Люб. – Когда кошкой, когда собакой, когда черной курицей. А чаще в своем образе он живет. Совсем как человек, только мохнат. Его легко видеть. Он за печкой всегда ночует. Смотрит за домом, за конями, за огородом, и бабам и мужикам во всякой работе помогает. Он добрый, иногда сонного пощиплет, иногда кого притиснет слегка, ночью на коне поскачет, или ему гриву заплетет. Шалит дедушка. Так же надо ему угодить всегда. Если он серых коней любит, ты вороных не держи. Если в новый дом переселяешься, то приглашай его на новоселье. Пусть хозяйка поставит на печь горшок с угольями и скажет с добрым сердцем; «Милости просим, дедушка, на новоселье». А на новоселье, когда гостей соберешь, поставь за печку пирог и полей его медом. Во всех делах тогда удача в доме будет.

Когда подошли к устьям Сулы и берегам Днепра, Люб потребовал совершения жертвоприношения всем богам, а сам бросил в Днепр громадного гуся, которого добыл в последней деревне, встретившейся на Суле.

– Здесь новый хозяин, – пояснил он. – А днепровский дедушка сильнее всех других. Такая ему власть от богов дана.

Вид Днепра произвел на всех пришельцев глубокое впечатление. Многим он напомнил Дон, родной для одних и связанный со многими воспоминаниями для других. Горы правого берега, поросшие густым дремучим лесом, лиственным и хвойным, представляли истинно чарующий вид. Весьма красив был и левый берег, менее высокий, так же лесистый, с каймой ярко-зеленых лугов, пестрящих обилием разноцветных душистых полевых цветов. По обоим берегам белели живописно раскинутые хаты северских и полянских деревень, то вытянутые вдоль берега, то идущие от реки прямо вверх, вглубь лесов.

Охота и рыбная ловля могли дать пропитание всему войску надолго. Хлеба было тоже много в деревнях, и его охотно продавали на серебро и меняли на оружие. Водан решил остановиться на некоторое время у берегов Днепра в лесах дремучих и, нарубив лесу, построить струги, на которых потом идти вверх по реке до земли древлянской, а если она не понравится, то и дальше.

В стане три месяца кипела жизнь необычайная. С восхода солнца до его заката все были на работе, и весь берег был уставлен строящимися ладьями. По вечерам собирались в рощах за станом, пели, играли, рассказывали предания древности или сказки о колдунах и великанах. Греки сопровождали пение и пляску игрой на свирели, лире и кифаре, готы – на арфах, сарматы – на мехах с дудками, северяне – на рожках и трехструнных балалайках. Царь и царица и главные вожди одобряли это веселье после трудов и всегда присутствовали на наиболее людных сборищах.

За время продолжительного похода своего Водан не раз отпускал воронов своих, и не раз прилетали они обратно с письмами от старика Драгомира. Волхв поощрял своего ученика идти вперед и вперед, просвещать народы учением духов истины, насколько оно им доступно, а избранных посвящать и в высшие тайны. «На севере, – писал Драгомир, – ты создашь великое царство. Только не увлекайся лестью темных, невежественных людей. Будь великим царем, будь вещим мудрецом. Не обманывай людей, выдавая себя за бога». Эти поучительные письма, писанные на тонкой, прозрачной коже кадмовыми письменами, всегда сопровождали известия. Поля и степи, где было княжество Нордериха, заселились сарматами князя Мутьяна и застроились их хуторами и землянками. Готы более у устьев Дона не селятся, а племена их видимо стараются стянуться ближе одно к другому. Люций Валерий Сульпиций удалился из Танаиса. Цезарь Домициан призвал его друга Марка Кокция Нерву в Рим и возвел в консульское достоинство. Сульпиция послал на его место в Галлию. Балта не погиб ни от ран, полученных при поединке, ни от жестокой болезни, изнурявшей его во время нашествия асов на царство Дидериха, виной которого был он сам. Он объявился в Танаисе, по-видимому, совершенно здоровый. Сражается он левой рукой, но и правая у него не совсем мертва. Рассказывают, что он похитил кавказскую княжну, женился на ней и собрал вокруг себя множество лихих вояк и наездников, делающих из своего горного гнезда набеги на окружающие долины и обложивших данью целые кавказские племена. Евреям танайцы опять устроили погром. Виноваты были опять ростовщики и фанатики.

Все эти известия возбуждали в Водане живое любопытство. Предсказания успеха его радовали, но досадно было ему постоянно повторявшееся напоминание о каком-то присущем ему желании прослыть богом среди невежественных народов.

– Ничего подобного, – говорил он, – у меня и в мыслях нет. Полную истину очень немногие из этих людей способны постичь. Боги у них всех различные. Часто даже они одни и те же, под разными названиями. Пусть каждый из них поклоняется по своему своим богам, но учить их надо, чтоб были у них общие предания, одинаково дорогие для всех.

По вечерам он являлся на сборище, часто с арфой, и пел или говорил стихи о богах древнего мира, о первобытном блаженстве их, о сотворении мира, о происхождении человека.

На гладких каменных плитах Водан начертал имена богов. Так как многие босфорцы знали древнюю кадмову азбуку, он составил новую, никому неизвестную, из прямых пересекающихся черточек. Письмена эти он назвал рунами и ими же начертал так же на жезлах дни, недели и месяцы, составляющие год.

Великих богов Водан написал двенадцать имен и великих богинь так же двенадцать.

– Всем народам моим надо восхваление храбрости и обращение к богу войны! – говорил себе Водан. – И славяне, и греки чтут природу. Под готскими, давно знакомыми моим людям именами они найдут всех своих богов. Великаны – злые духи, но они не боги. Против этого будут спорить только ярые поклонники Чернобога. И старец Драгомир меня не осудит. Не ровняю я ни одного из богов с всемирным Отцом.