Не только депрессия: охота за настроением - Леви Владимир Львович - Страница 55

Мы было заухмылялись над несколько озорным двустишьицем, как вдруг увидели, что ИАХ плачет. Горько, навзрыд, ручьем слезы, две струйки стекли прямо на «Парнас», на голову мороженому Халявину, которого еще не успели съесть, отчего выражение его лица тоже стало плачущим.

– Иван Афанасич!.. Что с вами? Расстроили мы вас? Чем-то обидели? – всполошилась Оля.

– Не… не… Ни… ничего…

– Иван Афанасьевич, да вы что? – вскинулся и ДС.

– Если вы из-за творческой самооценки горюете, то напрасно. Вы самородок.

– Поэтому-то я у вас и… подтибриваю… таскаю… заимствую кое-что, – неуклюже поддержал я. – Это вот тоже… без разрешения… для профнужд…

– Не… не о том я, ребята, не… Не обращайте внимание на придурка поддатого… пьяные слезы… Как доктор говорит, маятниковая отмашка от эйфорического благодушия… А тоска моя горькая о любви несказанной, о Недоступной моей, и слаще тоски этой ничего для меня в жизни нет… Помните, доктор, пригласили вы меня как-то на свой домашний концерт музыку послушать и почитать мое кое-что.

– Было такое, и не раз, – подтвердил я.

– Среди прочих выступала на том концерте девушка-скрипачка, студентка консерватории. Имени намеренно не назову, но вы помните…

– Да… Концерт Моцарта играла, Прокофьева…

– Играла двояко: и плохо, и хорошо. Плохо, потому что допускала много технических погрешностей, неряшливостей исполнения – я, хоть и не музыкант, слух имею, к несчастью своему, абсолютный, малейшая фальшь мучает, тем паче скрипичная. А хорошо – потому что свежо, искренне, душеполетно, музыке отдаваясь как любимому человеку в первый раз отдаются…

Так двояко и проняла меня игра ее – и наслаждением, и мучением. Тут же импровизнул:

– Да, помню, Иван Афанасич, вы это прочли, не глядя на адресатшу, но все поняли, адресатша покрылась пунцовым румянцем…

– Законы красоты смешны… Это ж надо так… А ведь правда, кажется, – прошептала Оля.

– Вот в тот-то миг, когда она закраснелась, – продолжил ИАХ, – в тот миг я и ощутил…

Она это, Она – муза моя и любовь до скончания лет. Перевлюблялся я много раз, а теперь причалил.

Это Ей – и другое многое… Это тоже:

А этот стихотропный препарат предназначен был в качестве антидепрессанта себе самому, а пригодился как действующее предсказание Ей – и…

Иван Афанасьевич умолк и задумался, лицо приняло выражение собранное, словно и не был под градусом. Мы же, впечатленные последней порцией стихиатрических снадобий, не заметили, как подчистую смели всех девятерых мороженых муз; оставался нетронутым лишь парнасский ИАХ – никто не решался приступить к нему первым, что-то сдерживало; да к тому же и внешний вид кулинарного экспоната в результате облития слезами и подтаивания существенно переменился: он уже не стоял в величественном облачении вдохновенного пиита, а смирно сидел в подобии позы лотоса; одеяние подрастеклось, особенно на животе, черты лица смазались, и общие очертания стали напоминать то ли Будду, то ли китайского божка веселья, общения и удовольствий – Хотэя.

Заметив нашу заминку, ИАХ участливо спросил:

– Насытились презентацией, да? Демьяново угощение уже?… Ниче, щас трансформируемся.

Тут скатерть-самобранка начала потихоньку скукоживаться, менять форму, а остававшиеся на ней яства вместе с приборами, соусами и напитками плавно поднялись в воздух, заставив следовать за собой наши завороженные взоры, – и оказались над верхушкой кокосовой пальмы, той самой, на которой сидел петух, а у подножья дежурил кот, – как раз там, где произвела свой трюк утка по-пекински. Повисев и покивав нам прощально, неотведанные угощения потянулись, как стайка перелетных птиц по бирюзовому небу, туда же, куда улетела утка – в сторону «Цинцинната».

– Провиант вам на обратную дорожку, запасец не повредит, – пояснил ИАХ.

Этот нечаянный намек нельзя было не понять. Мы поднялись с мест.

– Спасибо, Иван Афанасич, было очень…

– Погодите, погодите, а на посошок? – ИАХ жестом показал, что такое посошок для него. А что для нас – мы увидели, глянув на самобранку.

Скатерть обрела вид возлежащего на траве большого вопросительного знака.

Внутри него от конца до конца, друг за дружкой пунктиром был выложен ряд свежеиспеченных, невероятно вкусно и разнообразно пахнущих пирожков. Успел сосчитать – тридцать три. Величины одинаковой, а формы все разной: где цветочек, где рыбка, где воробьиное гнездышко, где устрица, а один, особо мне приглянувшийся – в виде зверя тянитолкая о двух головах. Я сразу на него и нацелился, и это не ускользнуло от внимания ИАХ.

– Можно, можно и даже нужно… Какой унюхала душа, тот и берите. Только надламывайте, прошу вас, с осмотрительностью: внутри каждого выпечного изделия, кроме начинки чревоугодной, еще кое-какая имеется. Пирожковая лотерея, давняя затейка моя для желанных гостей… Смелее!.. Ну давайте с вас начнем, – видя, что мы с ДС оробели, обратился ИАХ к Оле, – ледиес ферст, бусурмански выражаясь, сударыня в первую очередь…

– Ой, а мне страшно, – сказала Оля с непритворным трепетом. – Здесь что, предсказания? Как в китайских ресторанных печеньях?

– Здесь информация, – закрыто сказал ИАХ.

Оля опустилась на колени, зажмурила глаза, протянула руку и вслепую нашарила пирожок-рыбку. Разломила. Вынула бумажку. Прочла вслух: