Чеченская обойма - Горбань Валерий Вениаминович - Страница 51

Когда Константин, по просьбе Юрика, возьмет на себя обслуживание Тохмуджи и прилегающих сел, он поймет и причину личного благосостояния коллеги, который (в советские-то времена) жил в трехэтажном доме с зимним бассейном в подвале и летним — во дворе. По местной табели о рангах врачи шли сразу за районными руководителями. За простой визит к больному хозяева дома платили червонец. В ходе лечения вознаграждение увеличивалось многократно. Русский офицер Нижников попал в сложную ситуацию. Брать деньги с больных?! Но отказ сопровождался обидами и даже подозрениями: «Наверное, не хочет лечить, раз денег не берет».

Потом местные привыкли и сменили тактику. Сразу по завершении работы Костю-джана чуть ли не на руках несли к накрытому столу. И попробуй не поешь, не подними бокал за здоровье своего больного. А визитов — порой несколько в день…

В своем доброжелательстве, гостеприимности, в трудолюбии и предприимчивости армяне и азербайджанцы не отличались друг от друга. И потому особенно странно и страшно было видеть опустевшее село, которое, под давлением армян, покинуло большинство жителей, и слышать о том, что азербайджанцы творят такой же беспредел в контролируемых ими селах.

Калининградцам была поставлена звучавшая тогда еще необычно задача: «восстановление конституционного порядка в зоне вооруженного конфликта». Курсанты шутили:

«Не знаем, как конституционный, а калининградский порядок мы здесь установим».

И установили. Люди почувствовали себя под надежной защитой.

Националисты не оставили это без внимания. Практически сразу начались обстрелы школы, в которой расположились курсанты, и блокпостов. Тогда Костантин и услышал впервые, как поют и взбивают совсем рядом щебнистую землю бандитские пули.

Если честно, я больше боялся не самого обстрела, а струсить перед лицом ребят. Я же не мог заранее знать, как сработают мои инстинкты, подкорковые, бессознательные реакции… Ну, ничего. Хоть нас и здорово прижали, стреляли сверху, с гор. Было ощущение полной открытости, беззащитности, но я понял, что могу владеть собой в опасных ситуациях. И это было для меня очень важно.

А восьмого декабря — новое испытание. Гораздо страшнее первого.

Константин, сидя в медпункте, бывшем кабинете завуча, писал письмо домой. Где-то рядом набирал скорость поезд. Дрожали стены… и вдруг шибануло:

«Какой здесь, на двух тысячах, поезд?!»

В коридоре кто-то закричал: «Землетрясение! Все — на улицу!»

Нижников пулей вылетел во двор. Из дверей и окон горохом сыпались курсанты. Несколько человек выскочили из бани в чем мать родила. Поднялся ураганный ветер, который принес тучи небывалой здесь, в чистых горах, пыли. Земля качалась, как штормовая палуба, многие попадали с ног. Константин оказался на краю площадки, с которой открывался величественный вид на огромную горную долину. И он увидел картину апокалипсиса. От горизонта навстречу, к горам, шла волна. Земля поднималась гигантским валом, который накатывался с жуткой неотвратимостью. На гребне вала подпрыгивали и складывались дома и валились деревья…

До Тохмуджи докатился удар силой около четырех баллов. Село устояло, их школа — тоже. Земля стихла.

Люди стали приходить в себя, упавшие — подниматься на ноги. Напротив Кости стоял абсолютно голый, покрытый налипшей на влажное тело пылью, курсант. Блестели только его обезумевшие глаза и кокарда нахлобученной на голову фуражки. У многих был не менее живописный вид. И тогда у людей началась реакция. Дикий, гомерический хохот валил с ног не хуже землетрясения. Многие дохохотались до истерики, но остановиться не могли…

Половина отряда была срочно брошена в недалекий Ленинакан. Нижников оставался с теми, кто продолжал нести службу в селе и на блокпостах. Но он трижды выезжал, чтобы проверить, как организован быт ребят, работавших в Ленинакане. И конечно, не мог не пойти туда, где работали его коллеги, оказывавшие помощь пострадавшим.

Над стадионом, на который свозили раненых людей, нависла страшная аура безысходного горя. Сливались в неумолчный гул тысячи стонов и криков. Носилки с непрерывно прибывающими пострадавшими выстраивались в так называемые пироговские ряды. Между ними шли бригады медиков: два врача, две медсестры, два санитара. Они быстро давали оценки тяжести поражений и тут же распределяли: кого на немедленную операцию, кто может потерпеть, а кому нужна помощь психологов или просто доза снотворного, чтобы предотвратить нервный срыв.

Из всего увиденного тогда особенно запомнился взгляд старика, лет под девяносто, но еще крепкого с виду. В момент удара он вышел во двор похлопотать по хозяйству. А вся семья осталась в доме. И теперь перед ним стояли четырнадцать носилок, накрытых белыми простынями. Жена, дети, внуки. Вся его жизнь.

Врач Нижников прошел всю цепочку: от завалов до момента отправки людей в стационарные медучреждения. Он изучил реальные схемы организации медицинской помощи и этапы эвакуации пострадавших. У него появилась первая седина. Но теперь он твердо знал, что готов к любой ситуации и как личность, и как профессионал.

Середина командировки пришлась на Новый год.

Трещины в стенах школы забили тряпками и излишками перевязочных материалов. Кое-как протопили, хоть на время изгнав замучивший промозглый холод. Подачу электричества неподкупным и не испугавшимся калининградцам местные националисты уже давно прекратили. Но русский человек на выдумку горазд. Пищу приготовили на кострах. А командир и доктор на пару смастерили светильники по типу чукотских жирников. Разрезали брикеты маргарина, вставили марлевые скрученные фитили и устроили иллюминацию.

Праздник прошел весело, без стрельбы (по ним). Утром ахнули. На потолке, на перемазанных лицах, на форме — лохмотья жирной и почти несмываемой копоти. Почертыхались, посмеялись. И запомнили этот Новый год на всю жизнь.

Вернувшись домой и оттаяв в родной квартире, Константин зарекся:

Зимой больше — никуда. Все командировки — только летом.

20 декабря 1995 года калининградский ОМОН отправлялся в очередную чеченскую командировку. Своего врача в отряде не было. А был прикомандированный — начальник медчасти СИЗО капитан внутренней службы Нижников.

Новый 1996 год он встречал в Октябрьской комендатуре г. Грозного, снова в помещении школы. Только чеченские боевики оказались более бестактными, чем карабахские. Сначала по рации состоялся обмен любезностями. Омоновцы выслушали, что они русские собаки и что их сейчас перережут. Ответили по-омоновски. Беседа сразу себя исчерпала. Во включенном на всю мощь радиоприемнике зазвучали куранты, народ поднял кружки с шампанским. И тут во дворе рванула первая мина. Начался яростный обстрел.

— Я глотнуть не успел, чувствую — вокруг меня пусто! Все — уже по местам, по боевому расчету. Мой пост для приема раненых был там же, где и склад боеприпасов. С одной стороны — выбирали самое безопасное место. С другой, уж если попадет…

Жизнь отрядного врача в основном состоит из обычной организаторской рутины и, в первую очередь, профилактической работы. Известно, что в Чечне гепатит и дизентерия порой выводили из строя целые подразделения, так и не успевавшие совершить предназначенные им подвиги. Зимой прибавляются сырость и холод. Поэтому одну из первых операций саперы отряда провели под руководством своего доктора. Три половинки толовых шашек расположили на полу уютной комнаты на первом этаже школы… И через несколько секунд в полу образовались три почти идеальных «очка», ведущих в объемную яму в подвале. Так была решена проблема защищенных от обстрелов и простатитов походов в туалет. Бойцы пытались бунтовать против того, что Док превратил столь уютное заведение в «газовую камеру», засыпав все хлоркой. А он молча и непреклонно обмотал все ручки дверей (особенно — в туалет и в столовую) бинтами, пропитанными раствором все той же хлорки. Народ научился открывать дверь в столовую, берясь за отходящий от косяка верхний угол. Доктор аккуратно оббил угол «ароматной» полоской из ткани. Отряд делил столовую с военнослужащими батальона оперативного назначения. И скоро все пацаны-срочники приучились безропотно отправляться мыть руки после проверок «омоновского» врача. Не обошлось и без курьезов. Как-то Нижников раздобыл натовские таблетки для обеззараживания воды. Кое-как разобрались с инструкцией: одна таблетка на галлон жидкости.[4] А сколько это в литрах? Кто-то уверенно заявил: четыреста граммов. Рано утром, пока все спали, Константин засыпал снадобье во флягу с питьевой водой именно из этого расчета. Подождал, попробовал… голимая хлорка! А другой воды нет. Сейчас народ начнет просыпаться — убьют ведь! Пришлось броситься к водовозам, пообещать по «сотке» из заветного запаса. И те с честными глазами все утро разъясняли: