Золото ( издание 1968 г.) - Полевой Борис Николаевич - Страница 80

Подошел Рудаков и отвел Мусю в сторону. Конфузясь, смущенным тоном, какой у него странно было и предполагать, он попросил:

— У меня к тебе, Волкова, есть большая просьба, личного, так сказать, характера… Видишь ли, у меня там… — он махнул рукой по направлению, куда ушел самолет, — там семья: жёнка, ребята. Вот пишет: хорошо живем, не волнуйся и прочее. Успокаивает. А я чувствую, что-то их там жмет, туго им… Понимаешь?…

Девушка удивленно смотрела на командира. Ну чего он смущается? Чудак! Разве он не заслуживает, чтобы о его семье как следует позаботились?

— Женка пишет, — продолжал Рудаков, — что хранит до встречи мою новую шубу и какие-то там еще вещички, чтобы, видишь ли, сразу после победы я мог переодеться в штатское и почувствовать себя вполне дома. Как это тебе нравится?… Я тебя очень прошу, Волкова, они живут сейчас в… — Он назвал город, где временно обосновался областной центр. — Тебе там все равно придется быть. Зайди к ним, подбодри. И убеди ее, чудачку, чтобы она все мое продала, сменяла… Бережет! Ой, и народ эти жены!

Должно быть, оттого, что Рудаков всегда так тщательно прятал от окружающих свое личное, было особенно странно увидеть его в роли заботливого мужа, любящего отца.

— Я пойду в обком и прямо скажу. Не беспокойтесь, уж я добьюсь, чтобы им все дали, что нужно.

— Нет, нет, Волкова! Запрещаю, слышишь? Ты, наверное, не представляешь, как сейчас живет страна. Категорически запрещаю! Скажи ей — пусть все продает, ничего, кроме здоровья, не жалеет. Здоровье — самое важное. Ай, чудачка, чудачка!.. И еще прошу тебя, Волкова, когда будешь с ней говорить, никаких там страхов ей не рассказывай. Ни-ни! Она у меня немножко нервная. Скажи, что живу тут спокойно, ну как, скажем, на лесозаготовках. Немцы, мол, там, на фронте, наступают, им не до нас, а мы, мол, здесь наводим свои порядки. Дескать, вольный воздух, природа, на охоту ходим, грибы собираем… Ничего, ничего, не смущайся, она поверит! Ведь когда по-настоящему ждешь, то веришь в то, о чем мечтаешь.

— Товарищ командир! Товарищ командир! — позвал голос начхоза.

Точно кто выключатель повернул: погас на лице Рудакова ласковый, нежный свет. Через минуту командир уже был у костра, холодным голосом отдавал распоряжения. Мусе даже подумалось, не ослышалась ли она, Рудаков ли минуту назад смущенно разговаривал с ней о своей далекой семье.

Вокруг привезенных самолетом ящиков ходили, уже помирившиеся начхоз и Толя. Мальчик читал надписи: «Автоматы», «Патроны», «Тол», «М. мины», а начхоз составлял опись. Оба шумно восхищались щедростью Большой земли.

— Товарищ Железнов, эй, гляди-ка, «М. мины — магнитные! Два ящика!.. Вот затрещат теперь фрицы! — кричал Толя.

Николай и Муся, держа друг друга за руки, стояли в стороне от костров. Их уже не смущало, что кругом много людей. Они не думали ни о чем, кроме того, что скоро, через полчаса — час, снова послышится рев мотора и они расстанутся надолго, может быть навсегда.

«Как только услышу самолет, я его поцелую… слово даю, поцелую в губы!» — загадывала Муся. Николай думал о том же. Он убеждал себя быть мужественным, не терять попусту этих быстро пролетающих минут, но по мере того как минуты эти шли, он все более и более смущался, и его большие руки, бережно державшие тонкие и холодные Мусины пальцы, начали даже слегка дрожать.

Оба они с щедростью юности, не задумываясь, отдали бы по году своей жизни за каждую лишнюю минуту, которая отдалила бы час разлуки. Даже когда горизонт на юге вдруг засверкал красными сполохами и до аэродрома докатились глухие раскаты артиллерийских залпов, они не вдруг очнулись и не сразу заметили суету, поднявшуюся у костров.

— Товарищ Железнов, к командиру! — крикнул подбежавший Толя. Он тяжело дышал, голос его срывался.

Только тогда дошли до сознания Муси и Николая уже охватившая всех тревога, этот отдаленный гром, зарницы выстрелов и разрывов. Каратели наступают на район центральной базы! Эта мысль сразу вернула молодых людей на землю. Через мгновение оба бежали через поле к костру.

Рудаков был уже в седле. И конь и всадник казались в свете костра отлитыми из бронзы. Пожилой партизан из колхозников, исполнявший в отряде обязанности конюха и коновода, держал в поводу вторую подседланную лошадь.

— Где вы там пропадаете? Видите, что делается! Можно ожидать нападения на аэродром. Второй самолет принимать опасно. Запретите ему посадку красной ракетой… Волкова, останетесь здесь при раненых за старшую. Ваш помощник — этот, как его… ну… Елка-Палка. Мешок закопать, автоматы и гранаты из привезенных обтереть и приготовить к раздаче. Всех, кто может носить оружие, — на охрану аэродрома. Ждите приказа… Железнов, на коня, за мной!

Рудаков пришпорил коня и сразу же скрылся во тьме. За ним на гнедом трофейном мерине затрусил Николай.

Глухой артиллерийский гром звучал все сильнее. У костра разбивали ящики. Новенькие советские автоматы, густо смазанные, обернутые в промасленную бумагу, вызвали всеобщее восхищение. Отдельно были упакованы тяжелые диски, заботливо заряженные еще на Большой земле. Счастливый Толя, опытный в военных делах, помог начхозу и Мусе выставить на подходах к аэродрому засады. Два автомата девушка отнесла Черному и Бахареву, тоже оставшимся до следующего рейса. Схватив оружие, Мирко сразу приободрился, бережно обтер рукавом остатки смазки, попробовал затвор. Глаза партизана загорелись.

— Видать, не судьба лететь нам с вами, сестричка, — сказал он. — Ну, не горюйте, может к лучшему. Эх, мы еще поиграем вот в эти игрушки! — Он любовался новеньким автоматом.

Партизан живо сообразил, как заряжается новое, еще не виданное в отряде советское оружие, и приладил диск.

— Вещь! Наверное, патронов на семьдесят… Пулемет!..

Муся присела возле Черного. С этим человеком было спокойней.

— Что ж вы, Мирко, с первым самолетом не улетели? Были бы сейчас на Большой земле, у своих.

— Мне без вас, сестричка, как машинисту без жезла, пути нет, — не то шутя, не то серьезно ответил партизан.

Мусе опять стало неловко. Черные глаза Мирко сверкали совсем рядом. В свете догорающего костра были хорошо видны его осунувшееся лицо, тонкие вздрагивающие ноздри.

— Сыро стало. Давайте я вас прикрою… Раны-то не болят?

— А, что там раны! — Партизан, порывисто отвернувшись, стал смотреть на зарево разрывов вдали.

Девушка тоже смотрела в ту сторону. Она думала о Николае. Наверное, он уже на линии обороны, в бою, и, конечно, на самом опасном месте. И ей вспомнилось только что услышанное: «Вольный воздух, природа, грибы собираем, на охоту ходим…»

— Что там сейчас делается? — тоскливо прошептала она.

— В атаку, должно, фашист идет, вот что. Ва-банк, все козыри на стол!

— А наши, бедные, как-то они сейчас там?

— «Бедные»! Скажет тоже!.. Это мы вот бедные: в такую минуту валяемся тут, как тыква на огороде… Эх, Маша, мне б ноги, я бы им сыграл на этой балалайке цыганскую! — Черный свистнул и потряс автоматом.

— Ой, что это? Мирко, милый, что?

Артиллерия уже умолкла, сполохи разрывов погасли, и вдруг по всему горизонту четко осветились темные зубцы леса. Багровое неяркое зарево охватило полнеба. Оно росло, ширилось и наконец поднялось, казалось, до самых звезд.

Озадаченные зрелищем внезапно возникшего, непонятного пожара, партизаны, остававшиеся на аэродроме, даже не заметили, как над ними пролетел самолет. Его услышали, когда он пошел уже на второй заход и пророкотал мотором над самой головой. Мягко хлопнула ракетница. Красная звездочка плавно взмыла в небо и, тихо лопнув, неторопливой кометой стала падать вниз.

Муся со смешанным чувством страха и радости слушала, как медленно затихал вдали гул мотора. Уже близок был восход солнца. Нежный блеск молодой зари постепенно гасил зарево. Порывистый южный ветер уже доносил до аэродрома горький запах лесной гари. Муся закопала свой мешок под приметной курчавой сосной, где она простояла с Николаем почти всю ночь. Посыпав хвоей это место, девушка вернулась к Черному и Бахареву.