Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 24

Мы завезли Лизу к Маргошке (сестра хотела умыться и запудрить синяк), а сами отправились прямиком к клубу. К великому удовольствию куривших возле клуба парней, мотоцикл высадил нас единым махом на высокое крыльцо — клуб у нас на сваях — и, повернув на сорок пять градусов, попятился и налетел на неуспевшего посторониться Павлушку Рыжова. Пока он отряхивал свой новый костюм, мы скрылись в толпе.

В поселковом клубе было людно, как никогда, и так шумно, что почти не было слышно пущенную на всю мощность радиолу. Собрались все ловцы, кормщики, механики, капитаны промысловых моторных судов. Девушки-рыбачки принарядились кто во что горазд. Смех, возгласы, песни, загорелые лица, белозубые улыбки, морские куртки, полосатые тельняшки, солёные остроты — у нас на этот счёт не стесняются. На празднично прибранной сцене висела огромная карта Северного Каспия.

Директор рыбозавода, Павлушкин отец, беседовал возле сцены с пилотами. Я сразу увидел среди них Львова, но усомнился, он ли это — так Глеб изменился. Он был весел, спокоен, держался уверенно. Может, он всегда был такой, а тогда сделался «сам не свой» из-за перенесённой аварии. Уж очень он боялся, что его отчислят по лётному несоответствию и «спишут на землю», как выражаются лётчики. Но его не отчислили — верно, дефект был в моторе.

Глеб, должно быть, почувствовал мой взгляд и обернулся. Я думал, что он меня не узнает, но он сразу узнал и, оживившись, быстро подошёл и пожал мне руку.

— Где Лиза? — нетерпеливо спросил он.

Я коротко объяснил. Он пристально посмотрел мне в лицо.

— До чего ж ты похож на сестру! — вырвалось у него.

Я уже привык, что люди удивляются нашему сходству, хоть мы и не близнецы. Всё объясняется очень просто: мы — «вылитая мать».

В этот момент появились Лиза с Маргошкой. На Лизе была широкая юбка в мелкую клеточку и серая, под цвет, шёлковая блузка на пуговицах. Она умылась, расчесала и заплела косы. Волосы у неё хорошие — густые, вьющиеся. Если бы Лиза остригла тяжёлые косы, то сразу стала бы курчавой, как Ефимка.

Зато Маргарита была, что называется, ослепительна. Румяная, в розовом платье, глаза как вишни, на щеках ямочки, на локтях тоже, на запястьях словно верёвочкой перетянуто, как у младенца. Не удивительно, что, на зависть прочим девчатам, и наши парни, и лётчики так на неё и уставились. Только не Глеб. Его, кажется, не удивишь красотой, не этого искал он в женщине. Сестра познакомила его с подругой, он вежливо поклонился, но заговорил с Лизой, не обращая более никакого внимания на Маргошку.

Лиза, по моим наблюдениям, не имела успеха у здешней молодёжи. К ней все без исключения хорошо относились, но и только (кроме, конечно, Фомы). Даже танцевать не приглашали. Я слышал, как девчонки-одноклассницы и та же Маргошка говорили о Лизе: «Она не имеет успеха у ребят… ну, а Фома вообще шалый». Я тогда подумал: почему? Видел же я, какое впечатление произвела она на Глеба и Мальшета. Мне кажется, наших парней расхолаживали её ум и большая начитанность. Они как-то стеснялись её, боялись показаться неразвитыми, что ли. А Глеб не мог оторвать от сестры глаз. Он взял её за руку и отвёл в сторону, что было просто невежливо по отношению к Маргошке. У той от обиды слёзы выступили на глазах, но другие лётчики сразу загладили промах: принялись говорить ей комплименты.

Я присел на стул в уголке, откуда всех было видно. Странно, когда Глеб стоял возле сестры, такой подтянутый, в новом лётном костюме, гладко выбритый, красивый, он выглядел таким сильным и уверенным в себе, а мне почему-то казалось, что он ищет в моей сестре поддержки и защиты.

Я заметил, что лётчики с любопытством разглядывали исподтишка мою сестру, даже те, кто в это время шутил с Маргошкой. Начальник авиаразведки товарищ Охотин, уже пожилой человек, с круглым обветренным лицом, видимо большой добряк, наконец потребовал от Глеба, чтобы он познакомил товарищей со своей приятельницей. Глеб стал их знакомить и пошутил:

— Вот если я когда надумаю жениться, то лишь на такой девушке, как Лиза.

Сестра как-то странно посмотрела на него, в её светло-серых глазах так и запрыгали смешинки. У неё очень развито чувство юмора.

— Я знаю, что она сейчас подумала! — воскликнул Охотин и обратился к Лизе: — Вы подумали: ну, а я не уверена, такого ли мне мужа надо, как Глеб Павлович… Ведь так, правда?

— Правда, — подтвердила Лиза.

Боже, что тут было? Лётчики так расхохотались, что один даже закашлялся и посинел, воздух ему не в то горло попал. Охотин смеялся буквально до слёз, вытащил из кармана кителя платок и вытирал глаза. Лиза спокойно смотрела на смеющихся, на меня — я уже давно подобрался ближе. Глеб побледнел, самолюбие его задели. Он пытался заставить себя улыбаться со всеми вместе и не мог. А лётчики как посмотрят на него, так ещё больше хохочут. Но тут подошёл директор рыбозавода Рыжов и показал на часы: пора было начинать собрание.

Народ стал рассаживаться по местам. Фомы что-то не было видно. Пришёл и наш классный руководитель Афанасий Афанасьевич… то есть он будет теперь чей-то классный руководитель. У меня невольно сжалось сердце— так стало жаль школы…

Первым выступил начальник авиаразведки. Очень интересно и увлекательно он говорил. Убеждал ловцов идти в указанные авиационной разведкой места, а не вслепую блуждать по Каспию, доверяясь только своим чувствам. Я и не предполагал, что разведка рыбы требует столько знаний. Надо знать и причины образования косяков, и скорость их передвижения, нужно уметь определить, какие течения, какую температуру воды предпочитает каждая рыба, угадывать, куда она направится.

Охотин подробно рассказал, как лётчики находят с воздуха косяки рыбы — ни один наблюдатель с верхушки мачты не откроет так быстро косяк рыбы, как пилот со своей «амфибии».

— Как в прошлом году! — выкрикнул ловец Мишка Ковылин, и весь зал так и грохнул от смеха.

Глеб почему-то сразу густо покраснел, а Охотин на мгновение растерялся.

— А что в прошлом году? — осторожно спросил он.

Оказывается, был такой случай: пилот указал рыбакам «громадный косяк» кильки. Ловцы точно обметали его, а косяк, словно просочившись сквозь мелкую ячейку сети, остался на месте, да и по сей день стоит — то был большой подводный камень.

— Бывает, — сокрушённо вздохнул Охотин. — Вначале лётчики и тени облаков за косяк принимали, и водоросли, просвечивающие сквозь воду. Но теперь нас не проведёшь! — весело заключил он.

По тому, как смутился Глеб, и по лукавым взглядам его товарищей я понял, что именно он спутал косяк с камнем. Не везло ему сегодня. И надо же было Мишке припомнить этот случай!

После начальника авиаразведки выступил Рыжов, но его уже плохо слушали — доносились глухие басистые хлопки, заработали моторы. Клуб стал быстро пустеть.

Глеб хотел взять Лизу с собой на разведку кильки, но когда спросил разрешения у начальника, тот сказал, что сам берет Лизу в свой самолёт. — Вы что же, мне не доверяете? — вскипел было Глеб, но товарищи быстро его увели.

Крепко поцеловав меня и шепнув, чтоб я берёгся, Лиза вместе с командиром направились к белевшим вдали самолётам, а мы с Ефимкой бросились бегом к берегу. Там уже слышался громкий голос Фомы.

… Это был мой первый выезд далеко в море, и я никогда не забуду его. Мерно опускалась и поднималась палуба, волны становились все круче, хотя безмятежно спокойным было небо. Трогая осторожно снасти, вздыхал прерывисто, как наплакавшийся ребёнок, ветер. Поскрипывал тихонько якорной цепью, в баштугах гудел баском. Что-то звякало и скрипело по всем углам. Перегнувшись через борт, я не отрываясь смотрел в пенившиеся белыми гребешками зелёные волны.

Брызги морской воды высыхали на лице, на губах появился солоноватый привкус. Пространство и глубина действовали опьяняюще. Словно откуда-то издали доносились до меня смех и говор ловцов, баритон Ивана Матвеича— он ходил в море бригадиром вместе с сыном.

Кто-то тронул меня за плечо. Это был Фома, в непромокаемом плаще и зюйдвестке, на ногах резиновые сапоги. Он казался немного расстроенным.