Во власти девантара - Хеннен Бернхард - Страница 47

Пришла новая весна, они спустились с гор, чтобы двинуться по следу, который вел их в город Анисканс. Номья, Йильвина и Альфадас давным-давно стали добрыми друзьями и иногда заставляли забыть о серьезности, необходимой в их поисках. Гельвуун оставался нелюдим, почти никогда не открывал рта. Фародин однажды заявил, что тролли выбили Гельвууну все зубы и поэтому он не хочет демонстрировать пустой рот. Нурамон так и не понял, серьезно ли говорил товарищ, или же это всего лишь шутка.

Олловейн был единственным из всего отряда, кто никогда не забывал о возложенном на них обязательстве. Он всегда настаивал на том, чтобы не задерживаться в одном месте и скорее двигаться дальше, если очередной след вел в никуда.

Фародин же в свою очередь отделялся от отряда при любой возможности. Он всегда вызывался добровольцем, чтобы разведать дорогу. Нурамону иногда казалось, что Фародин не ищет ребенка, а втайне охотится на что-то другое. Может быть, он пытался замедлить продвижение отряда, чтобы им не пришлось убивать сына Нороэлль.

Мандред ехал рядом с Нурамоном; они вместе вели маленький отряд, спускаясь между холмов. Сын человеческий, дружбу которого Нурамон принял в ледяной пещере, часто развлекал его словами и поступками, и иногда эльфу даже удавалось забыть о том, зачем они отправились в путь. И пускай после минут радости иногда следовали мысли о том, что цель их отмечает начало времен, преисполненных мук, но Нурамон все же радовался тому, что Мандред умеет веселить.

— Помнишь, как мы встретились с теми разбойниками? — с ухмылкой спросил Мандред.

Сын человеческий воспринимал время иначе, чем эльф. Проходил год, и он уже начинал предаваться воспоминаниям. Но вот что странно — ощущение, что отряд многое пережил и потратил много времени, передавалось и Нурамону…

— Каких разбойников ты имеешь в виду? — Они встречались не с одной шайкой. И большинство из них бежали прочь, только завидев отряд.

— Первых, с которыми мы повстречались. Тех, которые по-настоящему защищались.

— Помню.

Как он мог забыть мародеров из Ангноса! Он и другие эльфы носили капюшоны, и на первый взгляд в них нельзя было распознать детей альвов. И разбойники поплатились за это. По глупости они не захотели сдаваться, потому что решили, что превосходят отряд числом. И этот болезненный опыт научил их различать разницу между силой и количеством.

— Вот это было сражение! — Мандред огляделся. — Хотелось бы мне, чтобы здесь нас поджидало несколько грабителей.

Нурамон промолчал. Это желание Мандреда могло означать только одно: сегодня вечером Альфадасу опять придется готовиться к упражнениям. Мандред не переставал надеяться воодушевить сына сражением при помощи секиры. Но Альфадас раз за разом доказывал отцу, что способен тягаться с ним на равных и с мечом. Мандред бывал повержен сыном, и Нурамон никогда не мог разобраться в чувствах ярла. Гордится тот или обижается? Иногда эльф-целитель подозревал, что Мандред тайком поддается во время тренировок, из опасения, что может ранить Альфадаса.

Путники добрались до гребня холма, и перед ними открылась панорама широкой речной долины, простиравшейся внизу. Нурамон указал на город, расположившийся на западном берегу.

— Анисканс! Наконец-то дикие места останутся позади.

— Наконец-то мы снова попадем в таверну, и можно будет выпить что-нибудь приличное. Мой желудок уверен, что мне отрезали голову. — Мандред прищелкнул языком. — Как вы думаете, у них там, внизу, есть мет?

Временами казалось, что сын человеческий излечился от своей тоски по Фрейе. Но Нурамон не обращал внимания на напускное бахвальство и видел мужчину, который хочет скрыть и заглушить свою боль.

Они медленно спускались по склону. Внизу змеилась дорога, ведущая прямо в город. Через широкую реку был переброшен мост с семью пологими арками. Из-за таяния снегов уровень воды поднялся, по реке с гор плыли бревна. Мужчины с длинными шестами болтались на мосту и не позволяли деревяшкам зацепиться за сваи и запрудить реку.

Большинство домов в Анискансе были построены из светло-коричневого бутового камня. То были массивные, высокие строения, плотно прижавшиеся друг к другу. Единственным их украшением служил сверкающий красный кровельный тес. Вокруг города были разбиты виноградники. «У Мандреда будет возможность напиться», — с горечью подумал Нурамон.

— Страна дураков, — внезапно разошелся сын человеческий. — Да вы только посмотрите! Такой богатый город, и даже стены нет. Даже Фирнстайн, и тот укреплен лучше.

— Они просто не готовы к твоему приезду, отец, — рассмеялся Альфадас. Остальные члены отряда присоединились к веселью. Усмехнулся даже Гельвуун.

Мандред покраснел.

— Легкомыслие — мать несчастья, — серьезно сказал он.

Олловейн расхохотался.

— Похоже, весеннее солнце растопило крепкий ледяной панцирь вождя варваров, и, о чудо, под ним оказался философ.

— Не знаю, что за оскорбление — «вилосоов», но можешь быть уверен: вождь варваров сейчас заткнет тебе глотку секирой!

Олловейн обхватил себя руками и притворился, что дрожит.

— Вот так внезапно возвращается зима, и самые красивые весенние цветы замерзают.

— Ты что, только что сравнил меня с цветами? — зарычал Мандред.

— Это всего лишь аллегория, друг мой.

Сын человеческий нахмурил лоб, а затем кивнул:

— Я принимаю твои извинения, Олловейн.

Нурамон закусил губу, чтобы не расхохотаться. Эльф-целитель обрадовался тому, что в следующий миг Альфадас запел и прервал затянувшуюся шутку. У мальчика был необычайно красивый голос… для человека.

Они ехали по дороге вдоль реки, мимо конюшен и небольших подворий. На обочине пасся скот. Все вокруг казалось до странного неупорядоченным. За долгое время, проведенное в мире людей, Нурамон никак не мог привыкнуть к различию миров. Но он научился видеть в чуждом красоту.

Дома в Анискансе теснились вокруг холма, на котором возвышался храм. Городские стены были окружены лесами, далеко над рекой разносился стук каменотесов. Сам же храм был безыскусным, со стенами такими же толстыми, как у крепостной башни, и тем не менее в этой грубой простоте было что-то особенное. Казалось, она издалека кричит о том, что здесь нет ничего, что отвлекло бы верующих, ибо ни одно произведение искусства не может сравниться с красотой истинной веры.

Нурамону вспомнился бродячий проповедник, который встретился им несколько дней назад в горах. Его глаза сияли, когда он говорил об Анискансе и священнике, имя которого вроде как было в этой долине у всех на устах: Гийом, который с такой страстью говорил о боге Тьюреде, что сила его слов передавалась слушателям. Говорили, что парализованные снова становились на ноги, если слушали его и он касался рукой их немощных членов. Казалось, его волшебная сила могла победить любое страдание, любой яд.

Как часто за последние три года их преследовали слухи, подобные этому! Но каждый раз товарищи разочаровывались. Они искали человека примерно тридцати лет от роду, который творил чудеса. Это краткое описание подходило к Гийому, как и к дюжине мужчин до него, однако ни у кого из них не было магических сил. Люди слишком легковерны! Они готовы верить каждому шарлатану, который хоть сколько-нибудь убедительно делает вид, что творит чары.

Бродячий священник утверждал, что еще в его детстве там, где сегодня возвышается город, не было ничего, кроме маленького каменного круга, у которого люди встречались на солнцеворот, чтобы принести жертвы богам.

Нурамон поднял голову. Вероятно, каменный круг располагался на невысоком холме, где сейчас строили храм.

Цокот копыт эльфийских коней звучал на мостовой подобно барабанной дроби. Некоторые рабочие обернулись. На них были простые рубахи и широкополые шляпы из плетеной соломы. Каменотесы униженно склонили головы. Воины имели большой вес в этом королевстве.

Взгляд Нурамона скользнул по домам. Их стены были возведены из необработанного камня и казались грубыми и прочными. В сравнении с тем, что обычно делали люди, это была неплохая работа. В основном стены были ровными, только некоторые крыши прогибались под весом теса.