Рука Москвы - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 13

Янсен прилетел в Аугсбург вечерним рейсом. Правда, не в тот же день, а на следующий. Вероятно, какие-то очень важные дела задержали его в Таллине. Он появился на кладбище в половине первого ночи, когда мы уже начали думать, что либо машина, на которой он ехал из аэропорта, сломалась в дороге, либо его беседа с герром Мольтке переросла в дружеское застолье по причине полного совпадения их позиций. А в том, что позиции совпали, можно было не сомневаться. Хотя причины, по которым Янсен желал бы сохранить результаты эксгумации в тайне, были принципиально иными, чем у господина мэра.

Томас уже приканчивал пачку «Мальборо», Артист все более демонстративно поглядывал на часы. Муха осмотрел ближние надгробья и деликатно заметил, что все нормальные люди уже давно поужинали и не маются на кладбище, как души грешников, а гуляют по какой-нибудь Шпиллерштрассе, где кипит бурная ночная жизнь, которую немцы, при всей их бюргерской добропорядочности, устраивать, говорят, изрядные мастера. И он, Муха, не прочь, пожалуй, взглянуть на немецкий стриптиз. Не из-за чего-то такого, а просто из любознательности и для расширения кругозора.

Это он намекал на Дока, который еще вчера утром отделился от нашей компании, потому что засвечивать его перед Янсеном нам не было никакого резона.

Муху энергично поддержал Томас, заявив, что невозможно получить полного представления о стране и ее обычаях, если не ознакомиться с ее развлечениями, особенно ночными.

Я был совсем не уверен, что Док любуется сейчас немецким стриптизом, но уже был готов дать отбой. Но тут на центральной аллее кладбища появился черный представительский «Мерседес». При виде его Томас понял, что эскурсия на Шпиллерштрассе отменяется, и так расстроился, что Муха счел необходимым его утешить.

— Ладно, Фитиль, стриптиз посмотрим в другой раз, какие наши годы, — ободряюще сказал он. — В конце концов, все голые женщины одинаковые.

— Ты что, Муха? О чем ты говоришь? — искренне изумился Томас. — Все женщины разные! А голые — тем более! Даже странно, что ты этого не понимаешь. Я считал тебя более эстетически развитым человеком.

«Мерседес» проплыл между скорбящими ангелами и свернул к монастырской пристройке. Из него выскочил помощник господина Янсена, накачанный мужичок с выправкой штабного прапора, который в Таллине оформлял нам выездные визы и доставал билеты, услужливо открыл заднюю дверь, выпуская переводчика и давешнего прокурорского чиновника. А затем появился и сам господин Янсен, заряженный энергией кумулятивного снаряда, прожигающего любую броню. Он был в черном кожаном реглане с поднятым воротником, с непокрытой головой, светлые волосы были причесаны так, словно он только что вышел из парикмахерской. Вся его невысокая крепкая фигура источала властность. И при этом он был совершенно спокоен. Слишком спокоен для человека, на глазах которого рушится главное дело его жизни.

Это мне не понравилось. С чего бы ему быть таким спокойным?

Он поздоровался с нами молчаливым кивком, огляделся по сторонам и спросил:

— Где четвертый?

— Вы о ком? — поинтересовался я. — Нас трое. Четвертый вот — Томас.

— Четвертый из вас, — повторил Янсен. — При эксгумации вас было четверо. Так. Где он?

— Понятия не имею. Спит. Или смотрит стриптиз на Шпиллерштрассе.

— Не морочьте мне голову. Кто он?

— Так бы сразу и спросили. Он хирург. Мы его привлекли в качестве эксперта, — объяснил я, с удовлетворением отметив, что не соврал ни единым словом, потому что врать на кладбище — как-то это нехорошо. — Он должен был зафиксировать пулевое отверстие в черепе, если бы оно обнаружилось. Экспертиза не потребовалась. Только не спрашивайте почему. Сейчас вы это поймете.

Чиновник подошел к двери и что-то сказал Янсену по-немецки, показывая на бумажную полоску с печатью.

— Он просит убедиться, что помещение не вскрывали, — объяснил переводчик.

Чиновник отпер служебку, включил на распределительном щитке рубильник, но внутрь не зашел, как бы давая понять, что он как представитель муниципалитета выполнил свои обязанности, а все остальное его не касается. Вместе с ним у входа остался и переводчик.

Люминисцентные лампы вспыхнули, помигали и налились безжизненным светом, освещая облицованные белым кафелем стены и две тележки-каталки, стоявшие посередине просторного помещения с высоким сводчатым потолком. На одной из них красовался элитный гроб из вишневого дерева. На другой покоился скромный дубовый гроб, облепленный чешуйками высохшей глины. Крышка лежала на нем чуть наперекос, скалясь, как щучья пасть, гвоздями-сотками — блестящими, будто их забили только вчера, а не полвека назад.

В стороне на бетонном полу лежал черный могильный камень, похожий на вырванный с корнем зуб: полированный верх и массивное, грубо обтесанное основание. На лицевой грани было выбито:

В этом коротком тексте просматривались как минимум две неточности. Одна неточность была явной. «Колонель» означает «полковник». Альфонс Ребане никогда не был полковником. Он был штандартенфюрером СС. Этот эсэсовский чин можно, конечно, приравнять к армейскому «полковник». Но это все равно что назвать полковником капитана первого ранга.

Вторая неточность была не столь очевидной. Сомнение вызывала дата смерти. В свете того, что мы узнали, она могла быть другой. Или даже ее вообще могло не быть. Никакой.

Янсен мельком взглянул на элитный гроб, более внимательно осмотрел надгробный камень и наконец подошел к старому гробу. Приказал:

— Откройте!

Ни я, ни Муха, ни Артист не шевельнулись. Открывать гробы не входило в обязанности охраны, кем мы при Томасе состояли. Пришлось этот приказ выполнять прапору и самому Томасу. Они сняли крышку и отставили ее к стене. Томас, человек по натуре своей обходительный, услужливо повел рукой, как продавец, предлагающий покупателю полюбоваться товаром. Янсен молча уставился на содержимое гроба. Томас сунул в гроб руку, извлек какую-то большую изогнутую кость, бело-серую от ветра, дождей и альпийских чистых снегов, и продемонстрировал ее Янсену, объяснив почему-то по-немецки:

— Pferd.[3]

Янсен брезгливо отстранился и с мрачным подозрением посмотрел на нас.

— Даже и не думайте, — сказал я. — Помещение было опечатано. Никто из нас сюда не входил. Сюда вообще не входил никто. А все содержимое зафиксировано в акте об эксгумации.

— Какое содержимое?

Томас достал портмоне, а из него акт, подписанный чиновником и самим Томасом, и передал его Янсену:

— Вот. Перевести?

— Не нужно.

Янсен внимательно прочитал акт и сунул его в свой бумажник.

— Закройте, — бросил он, кивнув на гроб, и двинулся к выходу. Возле машины по очереди указал на Артиста, Муху и Томаса, будто пересчитал: — Вы, вы и вы. Свободны.

А мне приказал:

— Садитесь. Нам нужно поговорить.

— Давайте поговорим здесь, — предложил я. — Есть разговоры, для которых кладбище — самое подходящее место. Здесь нельзя материться. Нельзя кричать. Вы католик?

— Я лютеранин.

— Значит, вам нельзя врать.

— А вам?

— Я православный. Но я тоже постараюсь не врать.

— Садитесь в машину и помолчите, — раздраженно распорядился Янсен.

Все-таки созерцание содержимого гроба не прошло для него бесследно. Спокойствия поубавилось, но не убавилось уверенности в том, что он знает, что делать. И это не нравилось мне все больше и больше.

«Мерседес» миновал тихую Фридхофштрассе, пересек по высокому мосту черную реку Лех, обогнул ярко освещенную пустую площадь с ратушей, шестнадцатый век, раннее барокко, и остановился возле небольшого, но по виду дорогого отеля. В углу уютного холла был небольшой малолюдный бар. Прапор с чемоданом шефа поспешил к конторке администратора, а Янсен прошел в бар, жестом предложив мне следовать за ним.

— Wollen sie?[4] — осведомился бармен.