Свободная культура - Лессиг Лоуренс - Страница 24

К Конгрессу обращались с требованием отреагировать на решение Верховного суда. Однако Конгресс жалобу игнорировал – как и жалобу записывающих артистов на радиостанции. Он рассудил, что американскому кино «хватает», несмотря на такую «потерю». Если сложить вместе все эти случаи, получается ясная картина:

В каждом из случаев новая технология меняла способ распространения контента[129]. Во всех случаях в нашей истории это изменение приводило к тому, что у кого-то появлялся «открытый доступ» к чужому творчеству. Ни в одном из этих случаев ни суды, ни Конгресс не искоренили свободного использования. Ни разу суды или Конгресс не настаивали на том, чтобы закон гарантировал правообладателю право на возврат всей стоимости созданного контента. Каждый раз правообладатели жаловались на «пиратство». Каждый раз Конгресс признавал действия «пиратов» отчасти легитимными. Каждый раз Конгресс позволял новой технологии извлекать выгоду из ранее произведенного контента. Противоборствующие интересы уравновешивались. Если поразмыслить над этими примерами и другими случаями, приведенными в первых четырех главах, понимаешь резонность такого баланса. Был ли Уолт Дисней пиратом? Стали бы додзинси лучше, если бы их создателям пришлось испрашивать разрешение? Следует ли лучше регулировать использование инструментов, позволяющих делать и распространять снимки, чтобы культивировать и критически осмыслять нашу культуру? Неужели справедливо, что создание поискового движка грозит пятнадцатимиллионным иском о возмещении ущерба? А было бы лучше, если бы Эдисон контролировал кинематограф? Должна ли каждая группа, чтобы записать ремикс песни, нанимать адвоката и просить разрешения? На все эти вопросы можно ответить утвердительно, но наша традиция отвечала отрицательно. Как гласит заявление Верховного суда, «копирайт никогда не давал правообладателю полного контроля над всеми возможными видами использования его творчества»[130]. На самом деле, в каждом конкретном случае закон руководствовался балансом между пользой от эксклюзивного права и отягощением, которое оно несет. И этот баланс исторически устанавливался после окончательного созревания технологии или ее встраивания в систему технологий, обеспечивающих распространение контента. Сегодня нам следует поступать так же. Интернет-технологии меняются быстро. Способ доступа людей в интернет (проводной против беспроводного) меняется очень быстро. Без сомнения, Сеть не должна стать инструментом «воровства» у артистов. Но и закон не должен превращаться в инструмент утверждения одного-единственного способа оплаты труда артистов (или, если быть точным, распространителей). Как я подробнее опишу в последней главе, нам следует гарантировать доходы артистам, при этом позволив рынку находить наиболее эффективный метод продвижения и распределения контента. Это потребует изменений в законе – по крайней мере, промежуточных. Такие изменения должны уравновешивать опеку закона и мощный общественный интерес в поддержании инноваций. Это особенно верно в случае, когда новая технология предлагает гораздо более совершенный способ распространения. С пирингом именно это и произошло. Технологии р2р могут быть идеально эффективными в продвижении контента в необычайно разнообразной Сети. Если дать им развиваться, они способны сделать Сеть намного эффективнее. Однако эти «потенциальные общественные выгоды», как пишет Джон Шварц в «Нью-Йорк Таймс», «могут быть отсрочены войной с пирингом»[131]. Тем не менее, когда кто-нибудь заговаривает о «балансе», поборники копирайта приводят другой аргумент. «Все эти славословия балансу и стимулированию, – говорят они, – оставляют без внимания один фундаментальный момент. Наш контент, – настаивают они, – это наша собственность. Почему мы должны ждать, пока Конгресс „перераспределит“ наши права собственности? Разве надо медлить со звонком в полицию, когда у вас крадут машину? И почему Конгресс вообще должен обсуждать достоинства этой кражи? Разве надо спрашивать у вора, для благого ли дела он украл машину, прежде чем арестовать его?» «Это наша собственность, – настаивают воинствующие правообладатели, – и ее следует оберегать так же, как любую другую».

Собственность

Поборники копирайта правы: копирайт – это вид собственности. Им можно владеть и торговать, а закон предотвращает его кражу. Обычно правообладатель назначает любую цену на свой копирайт. Рынки оценивают спрос и предложение, которые отчасти определяют цену, которую можно за копирайт выручить.

Но, говоря обычным языком, называть копирайт правом «собственности» несколько неверно, так как собственность авторского права – это странный вид собственности. На деле, сама идея собственности на какую-то идею или некое ее выражение представляется странной. Понятно, что я беру, если я взял стол для пикника с вашего заднего двора. Я беру вещь, стол для пикника, и после того как я его забрал, у вас больше нет этого стола. Но что я беру, когда заимствую у вас хорошую идею поставить стол для пикника на заднем дворе? Например, пойду в магазин Sears, куплю стол и поставлю его на заднем дворе. Что же в таком случае я взял? Дело тут не просто в вещественности столиков для пикника по сравнению с идеями, хотя это и важное отличие. Суть же заключается в том, что обычно (практически всегда, кроме исключительных случаев) идеи, увидевшие свет, свободны. Я ничего не отбираю у вас, если копирую вашу манеру одеваться, хотя может показаться чудным, если делать это каждый день, и особенно диким, если вы женщина. Напротив, как выразился Томас Джефферсон (и это особенно верно в случае подражания кому-то в одежде): «Тот, кому досталась от меня моя идея, воспринимает ее сам, не умаляя при этом меня; не тень, но отблеск света отбрасывает он на меня»[132]. Исключены из свободного использования идеи и средства выражения, попадающие в сферу действия законодательства о патентах и копирайте, а также еще несколько случаев, которые мы рассматривать здесь не будем. Вот в таком случае право запрещает присваивать мои идеи или их воплощение без моего разрешения: закон превращает неосязаемое в собственность. Однако, тут важно как, до какой степени и в какой форме. Иными словами, важны детали. Чтобы отчетливее себе представлять, как возникла данная практика превращения неосязаемого в собственность, нам потребуется поместить эту «собственность» в соответствующий контекст[133]. Для этого я выберу ту же самую стратегию, которой пользовался в предыдущей части. Предлагаю вашему вниманию четыре истории, которые помогут поместить в надлежащий контекст идею о «защищенном копирайтом материале как собственности». Откуда это пошло? Каковы ограничения? Как это осуществляется на практике? После этих примеров значение верного постулата о «защищенном копирайтом материале как собственности» станет намного яснее, а подтекст раскроется в совершенно ином свете, нежели тот, в котором пытаются представить его поборники копирайта.

VI глава

Основатели

Уильям Шекспир написал «Ромео и Джульетту» в 1595 году. Пьесу впервые опубликовали в 1597 году. Это было одиннадцатое по счету знаменитое произведение Шекспира. Он продолжил писать пьесы до 1613 года, и с тех пор они во многом представляют англо-американскую культуру. Труды писателя шестнадцатого века так глубоко проникли в нее, что мы часто даже не осознаем их происхождения. Однажды я подслушал чей-то комментарий к интерпретации «Генриха V» Кеннета Брейны: «Мне понравилось, но у Шекспира так много клише». В 1774 году, почти через 180 лет после написания «Ромео и Джульетты», эксклюзивный «копирайт» на данное произведение все еще принадлежал, по мнению многих, единственному лондонскому издателю, Джейкобу Тонсону[134]. Тонсон был наиболее выдающимся членом небольшой группы издателей под названием «Угорь»[135], контролировавшей книготорговлю в Англии XVIII века. «Угорь» претендовал на вечное право контролировать «копирование» книг, которые он приобретал у авторов. Такое вечное право подразумевало, что никто другой не мог публиковать копии книги, копирайтом на которую владели члены «Угря». Таким образом, цены на классические произведения оставались высокими, конкуренция со стороны изданий получше или подешевле была устранена.