Спартак - Лесков Валентин Александрович - Страница 9

Новые духовные запросы и рост потребностей изменили в корне молодое поколение нобилитета. Это хорошо видно даже по ранним письмам Цицерона, начинавшего карьеру в качестве «нового человека». В одном из писем он сообщает другу Аттику: «Я уплатил Луцию Циннию 20 400 сестерциев за статуи из мегарского мрамора в соответствии с тем, что ты написал мне. Твои гермы из пентеликонского мрамора с бронзовыми головами, о которых ты сообщил мне, уже и сейчас сильно восхищают меня. Поэтому отправляй, пожалуйста, мне в возможно большем числе и возможно скорее и гермы, и статуи, и прочее, что покажется тебе достойным и того места, и моего усердия, и твоего тонкого вкуса, особенно же то, что ты сочтешь подходящим для гимнасия и ксиста (то есть крытой галереи. — В.Л.). Ведь я так увлечен этим, что ты должен помогать мне, хотя, пожалуй, от других лиц я заслуживаю осуждения».

В рядах сильно ослабленного Суллой сословия всадников (ведь он уничтожил в проскрипциях всю его верхушку) появляется слой новых дельцов, выделившийся из среды победителей. Именно они, напористые и жадные, обладающие большими связями, не чувствующие отвращения знати к коммерческим предприятиям, произведут в Италии великие преобразования.

Богатые собственники, они дают взаймы царям зависимых царств, обедневшим городам и аристократическим фамилиям. Убедившись, что Греция и Азия посла всех бедствий войны не представляют такой богатой добычи, как прежде, они начинают вкладывать значительные средства (чего не делалось раньше) в италийские земли.

А рядовые солдаты и офицеры многочисленной сулланской армии, хорошо нажившиеся в Азии[3], беспощадно обобравшие во время проскрипций марианцев, быстро обзаводились хозяйствами. Все они после страшных войн и сражений, в которых неоднократно видели гибель собственных товарищей и сами не раз рисковали головой, жаждали теперь мира, тишины, сельской идиллии. Каждый с умилением вспоминал дни детства и юности, проведенные в деревне на лоне природы, мирный земледельческий труд отцов и дедов и теперь сам хотел вернуться к такому труду, рассматривая его как почет, как заслуженный отдых. Деревенская жизнь по сравнению с городской, где не было ничего святого после жестокой гражданской войны марианцев и сулланцев, после проскрипций и доносов, повседневной яростной борьбой честолюбий и зависти граждан к успехам друг друга, казалась поистине райской. Варрон в своей сатире «Встающий спозаранку» немногими словами нарисовал эту картинку недавнего прошлого, казавшегося многим столь соблазнительным: «Молодые люди сами себе стелют постели, которые после работы кажутся им мягкими, и сами ставят около них кружку с водой и светильник. Питьем им служит светлая, свежая ключевая вода, едой — хлеб и приправой — лук. В доме и на поле всякая работа спорится. Дом — вовсе не замечательное строение, но архитектор мог бы по нему изучать симметрию. О полях заботятся, чтобы они от беспорядка и заброшенности не пришли в нечистоту и запустение, зато благодарная Церера отстраняет от растущих тут злаков все невзгоды, так, чтобы их впоследствии высоко нагроможденные скирды радовали сердце земледельца. Здесь еще почитают гостеприимство; желанным гостем является всякий, кто вскормлен материнским молоком. Кладовая с хлебом, бочки с вином, запас колбас, повешенных на перекладине, все ключи и замки всегда к услугам странника, перед которым вырастет высокая пирамида яств; довольный, сидит потом насытившийся гость у кухонного очага, не озираясь по сторонам, но тихо кивая головой. Для его ложа расстилают самую теплую овчину с двойным мехом. Здесь еще люди как добрые граждане слушаются справедливого закона, который не преследует невинных из недоброжелательства и не прощает виновных из милости к ним. Здесь не говорят дурно о ближних. Здесь не попирают ногами священного очага, но почитают богов молитвой и жертвоприношениями; духу дома бросают кусок мяса в подобающий сосуд, а когда умирает домохозяин, его хоронят с той же молитвой, с которой хоронили его отца и деда».

Вот именно такую жизнь хотели вернуть себе сулланские посессоры средней руки. При этом в организации хозяйства они следовали не только старику Катону, видному наставнику римских земледельцев. Очень популярным у них стал агрономический трактат Сазерны, галльские владения которого (200 югеров, то есть 50 гектаров, две парные упряжки быков и восемь рабов; из них — два пахаря и шесть полевых рабочих) славились обильным производством зерна.

Однако богатых собственников уже не удовлетворяло ни многоотраслевое хозяйство Катона (он имел в виду только Лаций и Кампанию, где одинаково растили хлеб, маслины, виноград и овощи, выкармливали свиней, птицу и т.д.), ни одноотраслевое хозяйство Сазерны, производившее зерновую продукцию. Стремление к максимальной выгоде побуждает богатых людей к созданию крупных скотоводческих ферм, к переходу на хозяйства с преобладанием культур винограда и оливок.

Сельскохозяйственные писатели перерабатывают в нужном направлении рекомендации Катона, бравшего за основу имение в 240 югеров для оливкового сада (обслуживалось 13 рабами) или в 100 югеров виноградника (обслуживалось 15 рабами). Молодые писатели применительно к новым условиям (видное место среди них занимает Г. Кассий, будущий противник Спартака, владелец богатого имения в Сицилии) дискутируют в своих книгах вопросы местоположения имения, его связи с рынком, роль садов, лесов и огородов, необходимость для хозяина часто посещать свои владения; они обсуждают вопросы о тягловой силе, об организации труда, о поместной администрации, об обращении с рабами, о необходимой численности их и профессионализации, о личных качествах рабов, о сочетании труда рабов и свободных, о месте арендаторов и издольщиков и т. п.

В соответствии с новыми идеями богатые скотоводческие виллы[4] быстро распространяются по Италии. О доходности их легко заключить на основе примеров, приводимых Варроном. «Сей из одной виллы, где вскармливаются (домашняя птица и пчелы), извлекает больше дохода, чем другие из целого имения. Я видел у него большие стада гусей, кур, голубей, журавлей, павлинов, а также сонь, рыб, кабанов и другой охотничьей дичи. Его отпущенник, ведущий записи, принимавший меня в отсутствие патрона, говорил, что благодаря всему этому вилла приносит более 50 тысяч (сестерциев) в год…

…Разве Л. Абукций, человек весьма образованный, пишущий в стиле Луцилия, не говорил, что в его Альбанских владениях собственно имение всегда оттесняется на задний план виллой, где вскармливаются животные, так как поле приносит менее 10 тысяч (сестерциев), а вилла — более 20 тысяч? По его же словам, если приобрести виллу в любом месте на морском берегу, то она даст более 100 тысяч (сестерциев) дохода».

С такими-то вот средними и небольшими имениями поддерживали тесные отношения большие земельные владения богатых людей (латифундии), продавая им все необходимое и отдавая внаем нужных специалистов — врачей, сукновалов, плотников и т. п. «Действительно, — говорит Варрон, — многие должны ввозить в имения зерно, или вино, или иное, что (там) отсутствует. С другой стороны, немало таких, которые могут кое-что вывозить. Так, например, вблизи Рима очень выгодно обрабатывать огороды, а также иметь сады, засаженные фиалками и розами, и вообще производить то, что потребляет Рим, тогда как в отдаленном имении, где (такие продукты) нельзя продать, подобные продукты невыгодны. Также если по соседству имеются города, или села, или даже обильные поля и виллы богачей, где можно недорого купить необходимое для имения и продать излишнее, — как, например, подпорки, столбы, тростник, — то имение более доходно, чем если приходится (все необходимое) ввозить издалека. А иногда (покупать по соседству даже выгоднее), чем производить у себя».

Но латифундии в 1000—1500 и более югеров заводились богатыми людьми не только в Италии (здесь они были сравнительно редки до 1 в. н.э.); еще чаще ими обзаводились в провинциях. Здесь владельцы их действовали с большей бесцеремонностью, разоряя мелких и средних собственников, поглощая их имения, приобретая толпы рабов для обработки земли. Поэтому враждебное отношение к латифундиям выявилось там гораздо скорее.