Соборяне - Лесков Николай Семенович - Страница 51

Почтмейстерша пожалела, что она даже и в глаза не видала этого коварного Борноволокова, и спросила: нет ли у Термосесова карточки этого предателя?

– Нет, карточки нет; но письмо есть. Вот его почерк.

И он показал и оставил на столе у почтмейстерши обрывок листка, исписанного рукой Борноволокова.

Глава тринадцатая

Эта вторая удочка была брошена еще метче первой, и пред вечером, когда Термосесов сидел с Борноволоковым и Бизюкиным за кофе, явился почтальон с просьбой, чтоб Измаил Петрович сейчас пришел к почтмейстерше.

– А, да! я ей дал слово ехать нынче с ними за город в какую-то рощу и было совсем позабыл! – отвечал Термосесов и ушел вслед за почтальоном.

Почтмейстерша встретила его одна в зале и, сжав его руку, прошептала:

– Ждите меня! я сейчас приду, – и с тем она вышла.

Когда почтмейстерша чрез минуту обратно вернулась, Термосесов стоял у окна и бил себя по спине фуражкой. Почтмейстерша осмотрелась; заперла на ключ дверь и, молча вынув из кармана письмо, подала его Термосесову.

Термосесов взял конверт, но не раскрывал его: он играл роль простяка и как будто ожидал пояснения, что ему с этим письмом делать?

– Смело, смело читайте, сюда никто не взойдет, – проговорила ему хозяйка.

Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей петербургской кузине Нине на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать черт знает какого кавардаку, так как он способен удивить свет своею подлостью, да и к тому же едва ли не вор, так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».

Термосесов дочитал это письмо своего друга и начальника очень спокойно, не дрогнув ни одним мускулом, и, кончив чтение, молча же возвратил его почтмейстерше.

– Узнаете вы своего друга?

– Не ожидал этого! Убей меня бог, не ожидал! – отвечал Термосесов, вздохнув и закачав головой.

– Я признаюсь, – заговорила почтмейстерша, вертя с угла на угол возвращенное ей письмо, – я даже изумилась… Мне моя девушка говорит: «Барыня, барыня! какой-то незнакомый господин бросил письмо в ящик!» Я говорю: «Ну что ж такое?», а сама, впрочем, думаю, зачем же письмо в ящик? у нас это еще не принято: у нас письмо в руки отдают. Честный человек не станет таиться, что он посылает письмо, а это непременно какая-нибудь подлость! И вы не поверите, как и почему?.. просто по какому-то предчувствию говорю: «Нет, я чувствую, что это непременно угрожает чем-то этому молодому человеку, которого я… полюбила, как сына».

Термосесов подал почтмейстерше руку и поцеловал ее руку.

– Право, – заговорила почтмейстерша с непритворными нервными слезами на глазах. – Право… я говорю, что ж, он здесь один… я его люблю, как сына; я в этом не ошибаюсь, и слава богу, что я это прочитала.

– Возьмите его, – продолжала она, протягивая письмо Термосесову, – возьмите и уничтожьте.

– Уничтожить – зачем? нет, я его не уничтожу. Нет; пусть его идет, куда послано, но копийку позвольте, я только сниму с него для себя копийку.

Термосесов сразу сообразил, что хотя это письмо и не лестно для его чести, но зато весьма для него выгодно в том отношении, что уж его, как человека опасного, непременно пристроят на хорошее место.

Списав себе копию, Термосесов, однако, спрятал в карман и оригинал и ушел погулять.

Он проходил до позднего вечера по загородным полям и вернулся поздно, когда уже супруги Бизюкины отошли в опочивальню, а Борноволоков сидел один и что-то писал.

– Строчите вы, ваше сиятельство! Уже опять что-то строчите? – заговорил весело Термосесов.

В ответ последовало одно короткое бесстрастное «да».

– Верно, опять какую-нибудь гадость сочиняете?

Борноволоков вздрогнул.

– Ну, так и есть! – лениво произнес Термосесов, и вдруг неожиданно запер дверь и взял ключ в карман.

Борноволоков вскочил и быстро начал рвать написанную им бумажку.

Глава четырнадцатая

Жестоковыйный проходимец расхохотался.

– Ах, как вы всполошились! – заговорил он. – Я запер дверь единственно для того, чтобы посвободнее с вами поблагодушествовать, а вы все сочинение порвали.

Борноволоков сел.

– Подпишите вот эту бумажку. Только чур ее не рвать.

Термосесов положил пред ним ту бесформенную бумагу, в которой описал правду и неправду о Туберозове с Тугановым и положил себе аттестацию.

Борноволоков бесстрастно прочел ее всю от начала до конца.

– Что же? – спросил Термосесов, видя, что чтение окончено, – подписываете вы или нет?

– Я мог бы вам сказать, что я удивляюсь, но…

– Но я вас уже отучил мне удивляться! Я это прекрасно знаю, и я и сам вам тоже не удивляюсь, – и Термосесов положил пред Борноволоковым копию с его письма кузине Нине, и добавил:

– Подлинник у меня-с.

– У вас!.. но как же вы смели?

– Ну, вот еще мы с вами станем про смелость говорить! Этот документ у меня по праву сильного и разумного.

– Вы его украли?

– Украл.

– Да это просто черт знает что!

– Да как же не черт знает что: быть другом и приятелем, вместе Россию собираться уничтожить, и вдруг по том аттестовать меня чуть не последним подлецом и негодяем! Нет, батенька: эго нехорошо, и вы за то мне со всем другую аттестацию пропишите.

Борноволоков вскочил и заходил.

– Сядьте; это вам ничего не поможет! – приглашал Термосесов. – Надо кончить дело миролюбно, а то я теперь с этим вашим письмецом, заключающим указания; что у вас в прошедшем хвост не чист, знаете куда могу вас спрятать? Оттуда уже ни полячишки, ни кузина Нина не выручат.

Борноволоков нетерпеливо хлопнул себя по ляжкам и воскликнул:

– Как вы могли украсть мое письмо, когда я его сам своими руками опустил в почтовый ящик?

– Ну вот, разгадывайте себе по субботам: как я украл? Это уже мое дело, а я в последний раз вам говорю: подписывайте! На первом листе напишите вашу должность, чин, имя и фамилию, а на копии с вашего письма сделайте скрепу и еще два словечка, которые я вам продиктую.

– Вы… вы мне продиктуете?

– Да, да; я вам продиктую, а вы их напишите, и дадите мне тысячу рублей отсталого.

– Отсталого!.. за что?

– За свой покой без меня.

– У меня нет тысячи рублей.

– Я вам под расписку поверю. Рублей сто, полтораста наличностью, а то я подожду… Только уж вот что: разговаривать я долго не буду: вуле-ву, так вуле-ву, а не вуле-ву, как хотите: я вам имею честь откланяться и удаляюсь.

Борноволоков шагал мимо по комнате.

– Думайте, думайте! такого дела не обдумавши не следует делать, но только все равно ничего не выдумаете: я свои дела аккуратно веду, – молвил Термосесов.

– Давайте я подпишу, – резко сказал Борноволоков.

– Извольте-с!

Термосесов обтер полой перо, обмакнул его в чернило и почтительно подал Борноволокову вместе с копией его письма к петербургской кузине Нине.

– Что писать?

– Сейчас-с.

Термосесов крякнул и начал:

– Извольте писать: «Подлец Термосесов».

Борноволоков остановился и вытаращил на него глаза.

– Вы в самом деле хотите, чтоб я написал эти слова?

– Непременно-с; пишите: «Подлец Термосесов…»

– И вам это даже не обидно?

– Ведь все на свете обидно или не обидно, смотря по тому, от кого идет.

– Да; но говорите скорее, чего вы хотите далее; я написал: «Подлец Термосесов».

– Покорно вас благодарю-с. Продолжайте.

Глава пятнадцатая

Секретарь, стоя за стулом Борноволокова, глядел через его плечо в бумагу и продолжал диктовать: «Подлец Термосесов непостижимым и гениальным образом достал мое собственноручное письмо к вам, в котором я, по неосторожности своей, написал то самое, что вы на этом листке читаете выше, хотя это теперь написано рукой того же негодяя Термосесова».