Соборяне - Лесков Николай Семенович - Страница 47

– Я тебе говорю – будет лампоп?, а не пивомедие!

– А лучше бы его нынче не надо, – отвечал дьякон, – а то назавтра чердак трещать будет.

Препотенский был тоже того мнения, но как ни Ахилла, ни Препотенский не обладали достаточною твердостью характера, чтобы настоять на своем, то настоял на своем Термосесов и забрал их в дом Бизюкиной. По мысли вожака, «питра» должна была состояться в садовой беседке, куда немедленно же и явилась наскоро закуска и множество бутылок пива и меду, из которых Термосесов в ту же минуту стал готовить лампоп?.

Варнава Препотенский поместился возле Термосесова. Учитель хотел нимало не медля объясниться с Термосесовым, зачем он юлил около Туганова и помогал угнетать его, Варнаву?

Но, к удивлению Препотенского, Термосесов потерял всякую охоту болтать с ним и, вместо того чтоб ответить ему что-нибудь ласково, оторвал весьма нетерпеливо:

– Мне все равны: и мещане, и дворяне, и люди черных сотен. Отстаньте вы теперь от меня с политикой, я пить хочу!

– Однако же вы должны согласиться, что люди семинария воспитанского лучше, – пролепетал, путая слова, Варнава.

– Ну вот, – перебил Термосесов, – то была «любимая мозоль», а теперь «семинария воспитанского»! Вот Цицерон!

– Он это часто, когда разгорячится, хочет сказать одно слово, а скажет совсем другое, – вступился за Препотенского Ахилла и при этом пояснил, что учитель за эту свою способность даже чуть не потерял хорошее знакомство, потому что хотел один раз сказать даме: «Матрена Ивановна, дайте мне лимончика», да вдруг выговорил: «Лимона Ивановна, дайте мне матренчика!» А та это в обиду приняла.

Термосесов так и закатился веселым смехом, но вдруг схватил Варнаву за руку и, нагнув к себе его голову, прошептал:

– Поди сейчас запиши мне для памяти тот разговор, который мы слышали от попов и дворян. Понимаешь, насчет того, что и время пришло, и что Александр Первый не мог, и что в остзейском крае и сейчас не удается… Одним словом все, все…

– Зачем же распространяться? – удивился учитель.

– Ну, уж это не твое дело. Ты иди скорей напиши, и там увидишь на что?.. Мы это подпишем и пошлем в надлежащее место…

– Что вы! что вы это? – громко заговорил, отчаянно замотав руками, Препотенский. – Доносить! Да ни за что на свете.

– Да ведь ты же их ненавидишь!

– Ну так что ж такое?

– Ну и режь их, если ненавидишь!

– Да; извольте, я резать извольте, но… я не подлец, чтобы доносы…

– Ну так пошел вон, – перебил его, толкнув к двери Термосесов.

– Ага, «вон»! Значит я вас разгадал; вы заодно с Ахилкой.

– Пошел вон!

– Да-с, да-с. Вы меня позвали на лампоп?, а вместе того…

– Да… ну так вот тебе и лампоп?! – ответил Термосесов и, щелкнув Препотенского по затылку, выпихнул его за двери и задвинул щеколду.

Смотревший на всю эту сцену Ахилла смутился и, привстав с места, взял свою шляпу.

– Чего это ты? куда? – спросил его, снова садясь за стол, Термосесов.

– Нет; извините… Я домой.

– Допивай же свое лампоп?.

– Нет: исчезни оно совсем, не хочу. Прощайте; мое почтение. – И он протянул Термосесову руку, но тот, не подавая своей руки, вырвал у него шляпу и, бросив ее под свой стул, закричал: – Сядь!

– Нет, не хочу, – отвечал дьякон.

– Сядь! тебе говорят! – громче крикнул Термосесов и так подернул Ахиллу, что тот плюхнул на табуретку.

– Хочешь ты быть попом?

– Нет, не хочу, – отвечал дьякон.

– Отчего же не хочешь?

– А потому, что я к этому не сроден и недостоин.

– Но ведь тебя протопоп обижает?

– Нет, не обижает.

– Да ведь он у тебя, говорят, раз палку отнял?

– Ну так что ж что отнял?

– И глупцом тебя называл.

– Не знаю, может быть и называл.

– Донесем на него, что он нынче говорил.

– Что-о-о?

– А вот что!

И Термосесов нагнулся и, взяв из-под стула шляпу Ахиллы, бросил ее к порогу.

– Ну так ты, я вижу, петербургский мерзавец, – молвил дьякон, нагибаясь за своею шляпою, но в это же самое время неожиданно получил оглушительный удар по затылку и очутился носом на садовой дорожке, на которой в ту же минуту явилась и его шляпа, а немного подальше сидел на коленях Препотенский. Дьякон даже не сразу понял, как все это случилось, но, увидав в дверях Термосесова, погрозившего ему садовою лопатой, понял, отчего удар был широк и тяжек, и протянул:

– Вот так лампоп?! Спасибо, что поучил.

И с этим он обратился к Варнаве и сказал:

– Что же? пойдем, брат, теперь по домам!

– Я не могу, – отвечал Варнава.

– Отчего?

– Да у меня, я думаю, на всем теле синевы, и болова голит.

– Ну, «болова голит», пройдет голова. Пойдем домой: я тебя провожу, – и дьякон сострадательно поднял Варнаву на ноги и повел его к выходу из сада. На дворе уже рассветало.

Отворяя садовую калитку, Ахилла и Препотенский неожиданно встретились лицом к лицу с Бизюкиным.

Либеральный акцизный чиновник Бизюкин, высокий, очень недурной собой человек, с незначащею, но не злою физиономиею, только что возвратился из уезда. Он посмотрел на Ахиллу и Варнаву Препотенского и весело проговорил:

– Ну, ну, однако, вы, ребята, нарезались?

– Нарезались, брат, – отвечал Ахилла, – могу сказать, что нарезались.

– Чем же это вы так угостились? – запытал Бизюкин.

– Ланпопом, друг, нас там угощали. Иди туда в беседку: там еще и на твою долю осталось.

– Да кто же там? Жена? и кто с нею?

– Дионис, тиран сиракузский.

– Ну, однако ж, вы нализались!.. Какой там тиран!.. А вы, Варнава Васильич, уже даже как будто и людей не узнаете? – отнесся акцизник к Варнаве.

– Извините, – отвечал, робко кланяясь, Препотенский. – Не узнаю. Знак? лицомое, а где вас помнил, не увижу.

– Вон он даже, как он, бедный, уж совсем плохо заговорил! – произнес дьякон и потащил Варнаву с гостеприимного двора.

Спустя несколько минут Ахилла благополучно доставил Варнаву до дома и сдал его на руки просвирне, удивленной неожиданною приязнью дьякона с ее сыном и излившейся в безмерных ему благодарностях.

Ахилла ничего ей не отвечал и, придя домой, поскорее потребовал у своей Эсперансы медную гривну.

– Вы, верно, обо что-нибудь ударились, отец дьякон? – полюбопытствовала старуха, видя, как Ахилла жмет к затылку поданную гривну.

– Да, Эсперанса, я ударился, – отвечал он со вздохом, – но только если ты до теперешнего раза думала, что я на мою силу надеюсь, так больше этого не думай. Отец протопоп министр юстиции; он правду мне, Эсперанса, говорил: не хвались, Эсперанса, сильный силою своею, ни крепкий крепостью своею!

И Ахилла, опустив услужающую, присел на корточки к окну и, все вздыхая, держал у себя на затылке гривну и шептал:

– Такое ланпоп? вздулось, что по-настоящему дня два показаться на улицу нельзя будет.

Глава седьмая

Протопоп возвратился домой очень взволнованный и расстроенный. Так как он, по причине празднества, пробыл у исправника довольно долго, то домоседка протопопица Наталья Николаевна, против своего всегдашнего обыкновения, не дождалась его и легла в постель, оставив, однако, дверь из своей спальни в зал, где спал муж, отпертою. Наталья Николаевна непременно хотела проснуться при возвращении мужа.

Туберозов это понял и, увидав отворенную дверь в спальню жены, вошел к ней и назвал ее по имени.

Наталья Николаевна проснулась и отозвалась.

– Не спишь?

– Нет, дружечка Савелий Ефимыч, не сплю.

– Ну и благо; мне хочется с тобой говорить.

И старик присел на краешек ее кровати и начал пересказывать жене свою беседу с предводителем, а затем стал жаловаться на общее равнодушие к распространяющемуся повсеместно в России убеждению, что развитому человеку «стыдно веровать». Он представил жене разные свои опасения за упадок нравов и потерю доброго идеала. И как человек веры, и как гражданин, любящий отечество, и как философствующий мыслитель, отец Савелий в его семьдесят лет был свеж, ясен и тепел: в каждом слове его блестел здравый ум, в каждой ноте слышалась задушевная искренность.