Самый романтичный выпускной бал. Большая книга историй о любви для девочек - Усачева Елена Александровна - Страница 5

Сидя на последней парте, удобно наблюдать за всеми. Раньше, когда Нику вызывали к доске, я и не думал ее слушать, а теперь стал интересоваться. И что? Вероника отвечала негромко, иной раз приходилось локатор в ее сторону поворачивать, чтобы услышать.

Ответ как ответ. Все правильно, как в учебнике. Никаких своих слов, своих мыслей, эмоций.

Я даже стал думать, что выбрал не тот субъект. Скучная какая-то девушка. Скучная и правильная. Я сильно правильных не люблю. Потому что сам не очень правильный. Не очень серьезный. Часто хихикаю. От учителей я слышу чаще всего просьбу: «Аким! Будь серьезней!» Люблю разные приколы. Если учительница по ли-тре просит прочесть «Старуху Изергиль» Горького, могу спросить: «Из чего старуха?» Я люблю, чтобы ребята поржали… Да, снова о Дымовой. Чтобы оправдать свое отступление от этого «субъекта», я даже решил, что она недостаточно незаметна. А как распустит волосы по плечам, становится вообще резко привлекательной. Может быть, даже красивой. Я обрадовался, что не пригласил ее в кино.

И на всякий случай стал приглядываться к другим девчонкам в классе.

Но… ни к Лизке Звездиной, плоской как доска, ни к Ладе Даниловой с мускулистыми ногами меня ну никак не тянуло. Да, они супернезаметные, и если я поставил себе целью подружиться с такой – вот же, дружись, осчастливливай! Но ни малейшего желания не было. Я предательски отворачивался и от Лизы, и от Лады.

А может, я просто схитрил? И выбрал себе все же симпатичную девушку? Ладно, может, Ника и симпатичная (почему же этого тогда никто не видит?), главное, что я к ней уже не совсем равнодушен. Но еще не влюблен. Наверное, нельзя заставить себя влюбиться. Это должно произойти не просто так. Должна быть вспышка!

Вероника

Я никогда не смотрюсь в зеркало. Почему? Не знаю. А, вот почему, вспомнила! Это опять же из глубокого детства. Раньше, стоило мне подойти к зеркалу, чтобы посмотреться, тут же за моей спиной, как чертик, вырастал Ленька и начинал кривляться:

– Кращивая, кращивая…

Он нарочно шепелявил, чтобы я лучше поняла, какая я на самом деле «красивая».

Я сразу краснела и отходила. Мне становилось стыдно, что я решила на себя полюбоваться. И это Ленькино шепелявое «кращивая» говорило о том, что мне ли любоваться собой? Надо было понимать наоборот: ты – уродина, и любоваться смешно.

Так что меня от зеркала двоюродный братец отучил. Теперь я к нему вообще не подхожу. К зеркалу, не к Леньке. Да и к Леньке тоже. Зачем он мне нужен? А зеркало нужно, конечно, но теперь мы с ним антагонисты. Так, где-нибудь мельком в школе гляну на себя и только расстроюсь. Ничего особенного во мне нет. Абсолютно. Лицо как лицо. Ленька недаром всегда издевательски смеялся.

Вот Наташка Круглова из нашего класса – да-а! Красавица. Волосы светло-русые, даже какие-то серебряные, ну необычного цвета, неземного, я бы сказала. А глаза у нее как тополиные листья, зеленые и большущие. Так и хочется в них смотреть и смотреть. Славка Красильников так и делает – смотрит в них, смотрит, скоро совсем в Наташкиных глазах потонет. Он в Наташку, понятное дело, влюблен. В нее все влюблены. Мальчишки даже свой рок-оркестр так назвали – «НАТАША». Прикольно? Нет, хорошо, мне нравится. Потому что красота спасет мир, как говорил далекий классик.

А я – так себе. Кто в меня влюбится-то? В уточку серую.

Кстати сказать, Наташа – моя подруга, и мы сидим за партой вместе вот уже третий год.

На улице апрель. Солнце греет как сумасшедшее. Куртку приходится расстегивать, когда возвращаешься из школы домой. Когда в школу идешь – наоборот, съеживаешься, как почка на дереве, дуба даешь. А после школы дело другое: весь открываешься, расширяешься (тела от тепла расширяются – на физике учили), хочется петь, смеяться, тормошить кого-нибудь, а еще хочется познакомиться с парнем. Пусть даже взрослым. И чтобы мы с ним гуляли, ходили везде вместе и потом – да-да! – влюбились друг в друга.

По выходным, когда меня не забирают в деревню работать на огороде, я хожу по городу и ищу такого парня.

Просто хожу и ищу, смотрю на всех встречных парней и иногда ловлю на себе удивленный взгляд: чего ты на меня вытаращилась?

У меня не получается найти. Да сейчас долго и не разгуляешься: скоро ЕГЭ. Готовлюсь. Нас уже всех запугали этим ЕГЭ. После уроков почти каждый день консультации.

А в нашем классе интересных парней нет. Все маленькие. Я не рост имею в виду. По росту-то они все ого-го – вышки! Какие-то они инфантильные. Дети.

Один на меня сегодня поглядел. Улыбнулся и подмигнул ни с того ни с сего. Ну что тут скажешь? Ребенок!

Аким

Вспышки все не было и не было.

Я уже совсем было хотел махнуть на Веронику рукой и присмотреть себе другую девицу. Если ни на грамм к Дымовой не тянуло, не было даже крошечной искры зажигания. Но тут произошел один случай.

Выпускников пригласили на концерт, посвященный Дню Победы, в районный Дом культуры. Понятно, какой там был настрой: праздничный и еще патриотичный. Ну, я последнего слова не люблю, потому что это чувство и так понятно, без слов. Невозможно было без сочувствия смотреть на старых ветеранов, когда им дарили очередные медали, подарки и цветы. Каждый из них, выходя на сцену, пытался приободриться, но, как они ни пыжились, время все равно выплясывало на их лицах, выпирало из всех костюмов. Одного старичка я знал, у него нога на протезе, он всегда хромал, когда шел по улице с палкой. А тут вышел – сам как трухлявое дерево, а не хромал и палку где-то в кулисах спрятал! Представляю, чего ему это стоило. Вся грудь в орденах, и ему еще какую-то медаль прицепили. И еще одна женщина запомнилась – восемьдесят восемь лет, маленькая, сухонькая, как жухлый осенний лист, а частушки горланила так, что всем захотелось пуститься в пляс.

Песни на концерте пели не только про войну, но и про весну, про любовь. Да про войну-то ветеранам, наверное, уже тошно слушать. Наслушались, надышались в молодости и вообще. Ненавижу я эту войну. А в детстве любил всяких солдатиков, трансформеров с накачанными бицепсами, с пистолетами-автоматами в лапах. Ну вот. Песни, танцы, ордена… Ника сидит в десятом ряду с девчонками, а я – в одиннадцатом с парнями.

Один ветеран, участвовавший в войне совсем пацаном, был поэтом. Он прочел свои стихи. Но так как и он был уже сильно в летах, ему разрешили прочесть их не со сцены, а с места. Он сидел в первом ряду, а как дали слово, поднялся, взял микрофон, повернулся лицом к залу и прочел. Стихи классные. Личные и в то же время о Родине. От таких стихов больше тащишься, чем когда просто о Родине пишут. Поэт-ветеран отдал микрофон ведущей, а сам остался стоять, повернулся только лицом к сцене – там уже танец исполняли. Поэт был горбатый, седые волнистые волосы спадали на плечи. Он был даже чуть-чуть симпатичный, хотя все эти старики такие древние, что симпатичными их уже трудно назвать. Сморщенные, как печеные яблоки. Поэт стоял. Голова у него тряслась. Никто не понимал, чего он, думали – ну так удобней, стоит и стоит, уже внимание на него никто не обращает, а я смотрю, и мне жутко не в кайф. Хотелось подойти к нему и посадить в кресло. Мне казалось, что ему просто трудно сесть. Но я трусил. Ведь сидел в одиннадцатом ряду и надо было пройти ползала – и все на тебя будут пялиться как на дурака и думать: зачем ты идешь, зачем встал, кто ты такой вообще и что у тебя на уме?

И вот, пока я так своим кочаном думал, с десятого ряда поднялась Вероника и направилась к этому деду. Прошла через весь зал, и все на нее смотрели, в точности как я себе представлял. Подошла к старику, улыбнулась, взяла его за обе руки и усадила на место.

И зал вздохнул облегченно. Оказывается, все, глядя на него, испытывали неловкость, не только я. А Ника спокойно пошла на свое место, и теперь на нее смотрели не как на дурочку, а как на человека, исполнившего свой долг.

Дымова поднялась в моих глазах. Я смотрел на нее с сильно возросшим респектом, когда она возвращалась в свой десятый.