Лиходолье - Самойлова Елена Александровна - Страница 68

– Через Северные, – недолго подумав, сообщил тот. – Там скрыться проще: обойдете озеро, за ним до гор рукой подать будет. Все лучше, чем по ровной, как стол, степи улепетывать, трава-то уже пригнулась, как на ладони этим проклятым стрелкам издалека видны будете.

– Спасибо. – Искра чуть склонил рыжую голову, дождался, пока я выйду за порог, держа в одной руке обуглившийся, растрескавшийся посох, а в другой узелок с хлебом, и лишь потом вышел следом, даже не оглянувшись на замешкавшегося музыканта.

Я тоже не стала оглядываться. Потому что тяжело будет оставить место, которое я уже успела привыкнуть называть «домом». Место, в котором мне не требовалось скрывать золотые шассьи глаза под тонкой полотняной лентой, где я могла чувствовать себя в безопасности и быть собой – хотя бы частично. Я только-только повесила новые яркие занавески на окнах, выбросив старые, пыльные и поеденные молью, обустроила кухню, накупив мелких глиняных горшочков и чашек, – Искра собирался научить меня готовить какое-то блюдо, которое делали в тех местах, откуда он был родом, но не успел. Мы с харлекином только привыкли друг к другу в новом качестве, только начали изучать друг друга с иной стороны, о которой я раньше даже не думала. У нас был дом, в котором было тепло и безопасно, дом, в котором был покой – и даже какое-то подобие любви.

Пока снова не пришла светловолосая человеческая женщина с оружием и не вынудила меня покинуть обжитое место.

В третий раз.

Я споткнулась, и дудочник, шедший рядом, подхватил меня под локоть, не давая упасть. А у меня перед глазами плыли алые круги, и золотая, пышущая жаром шасса внутри меня злобно, ненавидяще шипела, поднимая янтарный гребень над гибким хребтом и разворачивая тугие чешуйчатые кольца, готовясь к броску.

– Она не переживет нашей встречи, – тихо пробормотала я, глядя себе под ноги. – Не переживет.

И я не дам Искре сожрать ее – не хватало еще, чтобы харлекин обрел ненавистные черты. Я ее просто уничтожу. Своими руками. Разорву нити, связывающие душу с телом, а потом просто раздавлю тот прогнивший насквозь хрупенький огонек, который был Катриной. Раньше я не могла ни отбросить волшебную пулю в человеческом виде, ни видеть связь сущности с живым, материальным телом. Теперь могу. И вижу. Не только это, но еще многое другое. Пусть даже это все досталось мне ценой, которую только предстоит уплатить.

– Мия, – осторожно произнес голос дудочника над ухом, – у тебя чешуя на лице растет.

Я только криво усмехнулась – пускай растет. В Огнеце не нужно прятать личину так же тщательно, как в других городах, здесь у каждого второго есть нечеловечьи корни.

Нас подвели к массивным воротам, раскрытым нараспашку, сквозь которые заезжали телеги, с верхом нагруженные добром. Соль, мед, вяленое мясо, ткани – много чего завозили в Огнец с севера, с далекого-далекого побережья, отгороженного от сурового моря высокими скалами и густым туманом.

Я еще вернусь сюда. Хоть через месяц, а хоть через год. Вернусь – и останусь навсегда. Буду слушать ветер и смотреть с городской стены на чистый горизонт, который не будет более заслонять призрачное видение близнеца Госпожи Загряды.

На этот раз я обернулась. Окинула взглядом стражников – в ком-то вспыхнула тревога, смутное беспокойство плеснуло пурпуром на «ореол души», кто-то встретил мой взгляд с привычным ко всему равнодушием, – нехорошо оскалилась и переступила границу города, оказываясь за воротами.

Пыльная дорога петляла, огибала берег Соленого озера, с которого несло водорослями и влажной духотой, и устремлялась за невысокие горы, почти лишенные растительности. Нам туда – вначале на север, а потом на восток, до самого горизонта. То, что я вижу там, в вышине, едва зайдет солнце, не даст сбиться нам с пути и уж точно не даст позабыть о цели этого путешествия.

Сделать так, чтобы этот уродливый нарост на ткани мироздания пропал…

– Мия, если хочешь избежать погони, лучше нам поторопиться. – Теплая, изящная ладонь орденского музыканта осторожно тронула меня за плечо. – Если бы Катрина была одна, я бы сам предложил подождать ее в тихом местечке и даже помог сделать мир чище, но она пришла с компанией. Взяла себе в помощники такого же сумасшедшего охотника, как и она сама, разве что гораздо более умелого. Выстрел из его пушки ты не отразишь.

– Значит, уйдем другой дорогой, – пожала плечами я. – А про второго охотника расскажешь чуть позже, когда мы будем далеко отсюда.

– Они наверняка верхом. – Вик ускорил шаг, чтобы идти вровень со мной. В ореоле его души подрагивало беспокойство, тщательно скрываемое за привычной маской невозмутимости. – А Ризар, едва узнает, что ты шасса, не задумываясь, загонит не одного коня, чтобы достать тебя как можно раньше. Пешком мы от них не уйдем, надо искать лошадей.

– Друг мой, – нарочито ласково пророкотал харлекин, с силой роняя тяжелую ладонь на плечо дудочника так, что тот пошатнулся и с трудом устоял на ногах, – ты не забыл, что говоришь с ромалийской лирхой, которые, как известно, бывшими не бывают? Есть у них в запасе тайная тропа лишь для избранных, по которой можно уйти далеко-далеко, хоть на край света – и всего лишь за семь коротких шагов. И пусть твоя чокнутая баба гадает, в какую сторону унесла нас нечистая сила, – следов-то за нами не останется, прервутся там, где начнется дорога берегинь. А степь велика и опасна, пускай рыщут эти голодные до чужой крови орденские псы, – а у нас со Змейкой есть другое дело. Долг нам отдать надо. За твое избавление, между прочим.

– Обойдем озеро, – торопливо прервала я Искру, видя, как беспокойство Викториана сменяется глухим раздражением. – Поднимемся на гору, и там я уведу вас обоих по дороге берегинь. Но хорошо бы подняться повыше – мне нужен ориентир, к которому я смогу вас провести, хотя бы примерно, иначе собьемся с пути.

Мы свернули с дороги на узкую тропку, извивающуюся меж мелких, обожженных солнцем желто-серых камней подобно змее, когда вдалеке, у самых городских стен, показалось едва заметное, быстро приближающееся облачко пыли.

– Что-то очень уж они скоро, – разочарованно проговорил дудочник, вешая трость за ременную петлю на пояс и вытягивая из-за пазухи кожаный чехол на прочной цепочке. – Видать, тоже взятку дали.

– Змейка? – не оборачиваясь, спросил Искра, снимая с моего плеча сумку и вешая ее на локоть. Лицо у харлекина оставалось спокойным, но в глазах уже разгорались тревожные, пугающие морозные огоньки.

– Я справлюсь.

Хорошо, что мы не успели подняться высоко, туда, где для моего танца было бы уже слишком мало места. Впрочем, когда бы это смогло помешать ромалийской лирхе? Харлекин правильно сказал – бывшими мы не становимся.

Этот танец, этот звон колокольчиков на многорядных браслетах, тепло, поднимающееся от земли, вольный ветер, бьющий в лицо и оставляющий на губах привкус пыли, – все это въедается в кожу, кости и даже душу и остается с тобой навсегда. Не выбросишь из памяти эту мелодию, не забудешь голос, что выводит песню про дорогу дальнюю, дорогу трудную. Скрипка, играющая даже в проливной дождь. Запах промокшего войлока и дыма от костра. Горячая похлебка с чечевицей в грубой глиняной миске с отбитым краем. Добродушный хохот Михея-конокрада, ласковый, размеренный голос лирхи Ровины. Первый танец по земле, заметенной снегом, и на раскаленных угольях. Газовые фонари Загряды, усталые лисьи глаза на человечьем лице…

Звуки, запахи, голоса, прикосновения – все бережно сохранила моя память, ничего не оставила забвению. Лирха не может уйти из табора, потому что табор всегда остается с ней. В каждом повороте дороги, в каждой искре, отделившейся от большого костра, в мимолетной улыбке и душевной песне…

Я танцевала на узкой каменной тропе, а мне казалось, что я пляшу на крохотном пятачке между дорожным костром и крытыми фургонами, стоящими полукругом. Что мне подыгрывает чья-то скрипка, а колокольчики на моих браслетах звенят все громче и уверенней, разрезая воздух невидимыми хрустальными льдинками. Посох в моих руках вращался, как веретено, дрожал, как стрелка компаса, неудержимо показывающая на восток вместо севера.